Были там и прочие – мужчины и женщины, чьих имен или хотя бы лиц я за давностью лет не припомню. Но был среди них человек, чье лицо отчего-то привлекло мой взгляд, как магнит алхимика притягивает к себе сталь. То был мужчина сухощавого сложения, чуть выше среднего роста, в простом – можно сказать, строгом – платье, при шпаге, почти такой же длинной, как у испанца.
Но не одежда его и не шпага привлекли мое внимание. Дело было в его лице. Утонченное, породистое, оно было изборождено морщинами, придававшими ему усталый, изнуренный вид. Подбородок и лоб его сплошь усеивали тонкие шрамы, будто оставленными когтями дикого зверя, и я мог бы поклясться, что во взгляде его узких серых глаз то и дело мелькала странная обреченность.
Склонившись к кокетке Марчите, я спросил, кто это – нас представили друг другу, но имя этого человека тут же выскользнуло из моей памяти.
– Де Монтур, из Нормандии, – отвечала она. – Странный человек. Пожалуй, он мне не нравится.
– Значит, он не попался в твои силки, моя маленькая чаровница? – промурлыкал я, в силу давней дружбы не подверженный ни ее гневу, ни лукавству.
Но Марчита предпочла не гневаться и ответила на шутку лишь хитрым взглядом из-под скромно опущенных ресниц.
Я понаблюдал за де Монтуром еще, и чем дальше, тем сильнее он привлекал мое внимание. Он почти не ел, необычайно много пил, а говорил очень мало, да и то – лишь отвечая на вопросы.
Тут начались тосты, и я заметил, что соседи просят нормандца встать и поднять здравицу. Поначалу он отказался, но, подчиняясь настойчивым просьбам, встал, поднял кубок и немного постоял молча. Казалось, он внушает гулякам благоговейный страх. С диким, насмешливым хохотом он воздел кубок над головой.
– За Соломона, – воскликнул он, – царя, обуздавшего демонов! И да будет он трижды проклят за то, что кое-кому из них удалось сбежать!
Проклятье и здравица разом! За это выпили молча, озадаченно косясь друг на друга.
Усталость после долгого морского вояжа и головокружение от крепкого вина, в изобилии запасенного доном Винсенте, заставили меня покинуть общество рано.
Моя спальня располагалась в верхнем этаже замка. Окно ее было обращено на юг, к реке и лесу. Комната была обставлена с грубой варварской роскошью, как и все помещения замка.
Подойдя к окну, я взглянул на аркебузиров, обходящих замковый двор вдоль частокола, на озаренную луной невзрачную пустошь за оградой, на темную опушку леса вдали, на безмолвную реку…
Из туземного поселка близ речного берега донесся звон струн примитивной лютни, игравшей какой-то варварский мотив. Из мрака леса раздался насмешливый крик какой-то жуткой ночной птицы. Ей вторил тысячеголосый хор – птицы, звери и черт знает, кто еще! От воя какой-то огромной лесной кошки у меня волосы встали дыбом. Вздрогнув, я отвернулся от окна. Казалось, в этих мрачных джунглях таятся целые сонмы демонов.
В дверь постучали. Открыв ее, я обнаружил на пороге де Монтура и пригласил его войти.
Проследовав к окну, он поднял взгляд к луне, сиявшей на небе во всем своем великолепии.
– Луна почти полная, не так ли, мсье? – заметил он, повернувшись ко мне.
Я согласно кивнул – и мог бы поклясться, что он вздрогнул.
– Пардон, мсье. Не смею более докучать вам.
Он двинулся к выходу, но на пороге остановился и вернулся назад.
– Мсье, – горячо прошептал он, – что бы вы ни делали, не забудьте запереть дверь сегодня ночью!
С этими словами он удалился, оставив меня провожать его недоуменным взглядом.
Под крики пирующих, доносившиеся снизу, я задремал, и сон мой – несмотря на усталость, а, может, и благодаря ей – не отличался глубиной. Нет, я не проснулся до самого утра, но звуки словно бы проникали сквозь завесу дремоты: раз мне показалось, что кто-то снаружи толкает и дергает запертую дверь.
Как и следовало ожидать, на следующий день большинство гостей пребывали в наигнуснейшем расположении духа и провели в спальнях большую часть утра, если не весь день до вечера. Кроме дона Винсенте, трезвыми из мужчин остались лишь трое: де Монтур, испанец, назвавшийся де Севильей, и я. Испанец не прикасался к вину вовсе, де Монтур же выпил невероятно много, но это не сказалось на нем ни в коей мере.
Дамы приветствовали нас весьма благосклонно.
– Воистину, синьор, – заметила шалунья Марчита, подавая мне руку так любезно, что я едва не захихикал, – я рада видеть, что среди нас есть джентльмены, предпочитающие наше общество чаше вина, ибо большую часть мужчин сегодня утром постиг удивительный конфуз.
Внезапно в ее чудесных глазах сверкнуло крайнее возмущение.
– Сдается мне, – продолжала она, – прошлой ночью кто-то был слишком – или же недостаточно – пьян, чтобы помнить о благоразумии. Ибо, если только мои скромные чувства меня не обманывают, среди ночи кто-то ломился в мою дверь.
– Ха! – воскликнул я, тут же придя в ярость. – Какой-нибудь…
– Нет. Тише, – перебила она, оглядываясь вокруг, чтобы убедиться, что мы одни. – Не странно ли, что синьор де Монтур, прежде чем отправиться спать, наказал мне накрепко запереть дверь?
– Странно, – пробормотал я, решив до времени умолчать о том, что и мне он советовал то же.
– И не странно ли, Пьер, что синьор де Монтур выглядит так, будто не ложился всю ночь, хоть и покинул банкетный зал еще раньше, чем ты?
Я только пожал плечами. Порой женские фантазии действительно очень странны.
– Сегодня ночью, – шаловливо шепнула она, – я оставлю дверь открытой. Посмотрим, кто попадется в ловушку!
– Ты не сделаешь этого.
Оскалив зубки в пренебрежительной улыбке, она показала мне маленький острый кинжал.
– Послушай, бесенок. Де Монтур дал мне тот же совет, что и тебе. Что бы он ни знал, кто бы ни шастал по коридорам прошлой ночью, целью его было, скорее, убийство, чем амурные приключения. Держи дверь на запоре. Ведь с тобой делит спальню леди Изабель, не так ли?
– Нет. А служанку я отошлю на ночь в бараки для рабов, – протянула она, проказливо глядя на меня из-под полуопущенных век.
– Послушать тебя – тебе будто вовсе не дорога собственная репутация, – сказал я со всей прямотой юноши и давнего друга. – Осторожнее, мадемуазель, иначе посоветую твоему брату тебя отшлепать.
Засим я отошел выразить свое почтение Изабель. Португалка была полной противоположностью Марчите – девицей застенчивой, скоромной, не столь ослепительной, как
