Слова Йесонгена не понравились капитану, который случайно услышал их, оказавшись рядом. Капитан, и до того не любивший плотного коротышку, но вожделенно посматривавший на Унийку с самого времени ледовзлома, обругал и поколотил Йесонгена, а Унийку забрал с собой в каюту и отпустил только через два дня. Унийка виновато улыбнулась Йесонгену: один ее глаз был подбит, в улыбке недоставало зубов.
Следующей короткой ночью капитан китобоя пропал. Никто не знал, что с ним стало. Лишь Йесонген, когда бросал привечаемой им рыбе очередной кусок, улыбался чуть шире обычного, глядя на то, как в острых зубах исчезает так не похожая на китовое мясо розово-красная, с белесоватыми прожилками, плоть. С лица рыбы на Йесонгена смотрели теперь глаза капитана.
Чудовище (скриптор Наталья Котрасева)
— Оно распугивает придворных! — воскликнул правый министр.
— Советника насадило на рог! — добавил левый.
— Казначея загнало на дерево!
— Хотело напасть на императора!
— Оно убивает чиновников! Сеет хаос и панику! Ликом оно ужасно, а нрав у него вздорный и злобный! Мы заплатим за чудовище три серебряных слитка!
Охотник поднял бровь — оплата, прямо скажем, не очень щедрая. Но другой работы пока все равно не было.
— Расскажите, как выглядит чудовище и где его видели в последний раз, и я избавлю вас от напасти.
Правый министр от облегчения рассмеялся:
— Отлично, замечательно, я и не сомневался! Оно бродит вокруг столицы, заглядывая в ворота. В последний раз его видели у западных. Узнать его проще простого — оно похоже на барана…
— Только шерсть у него зеленая, — добавил левый министр.
— И ростом оно с крупного медведя!
— И рог один, посреди лба.
— Но в целом оно совсем как баран, — упрямо повторил правый министр.
— Тогда я не ошибусь, — охотник коротко поклонился и отправился на поиски.
Чудовище нашлось сразу же — оно сидело на холме у ворот и с тоской смотрело на молодых людей в богато расшитых халатах, что расположились ниже по склону, под раскидистым деревом. Они пили вино и болтали.
Чудовище не казалось страшным. У него был высокий благородный лоб, печальные золотые глаза и шелковистая шерсть.
— Ты охотник, которого прислали меня убить? Ну, действуй. Я все равно не могу жить здесь — вид столицы наполняет мое сердце тоской, а глаза — слезами.
— Это почему?
— Видишь тех чиновников под деревом? А слышишь, о чем они говорят? Нет? Давай подойдем поближе.
Они так и сделали.
— Должность я обещал другу, — говорил один. — Но теперь раскаиваюсь в своих словах — он, конечно, прислал подарки, но рулонов шелка было только три, да и те качеством не ахти. А вино на вкус оказалось как та дешевка, что продают на южном рынке! Не знаю теперь, достоин ли он?
— Никакого уважения, — покачал головой второй. — Когда судьей был мой дед, ему золото носили сундуками! А нынче купцы считают, что я должен решить дело в их пользу за слиток серебра! Золотой век прошел, впереди только упадок!
Чудовище застонало. Охотник повернулся и увидел, что в глазах его стоят слезы.
— Я не могу! — прошептало оно. — Взятки, кумовство я чую за версту. Когда-то я служил великому судье. Если он сомневался в решении, то звал меня, и я насаживал преступника на рог. Я не ошибся ни разу, потому что смрад преступления для меня так же заметен, как для тебя — запах гнили. Судьи давно нет, а я все еще здесь и не могу побороть свою природу — я должен наказывать несправедливость, карать лжецов и отступников! Я и рад бы уйти, но не в силах — зловоние столицы влечет меня, как вино — пьяницу. Так лучше убей меня!
Чудовище тряхнуло гривой и помчалось вниз по склону, нацелив рог на одного из чиновников.
Охотник достал было лук, но стрелять не стал. Вместо этого он посмотрел, как чудовище раскидывает орущих чиновников, и пошел прочь. В конце концов, не очень-то и нужны ему были три серебряных слитка.
Дети Арахны (скриптор Наталья Васильева)
На самом краю невидимого нам срединного мира стоит одинокая горная вершина. Она протыкает своим острием черные дыры в звездчато-фиалковых сонных небесах. Нет ни одной расщелины, ни крошечного отверстия, ни малейшего темного пятна на ее блестящих базальтовых боках, но внешняя целостность и монолитность обманны. Внутри гора полая, как прогнивший больной зуб. Эхо от дикого вопля живого существа, попавшего в пещерную залу, бесконечно долго уходило бы в глубины пропасти, зияющей в самом сердце горы. Уходило бы… Но кричать здесь некому. Никого видящего, ужасающегося и вопящего нет там. И никогда не было. На темном сыром потолке огромной пещеры обитают только миллиарды больших деловитых пауков. Они медленно ползают, слепо перебирая длинными суставчатыми лапками, и шорох от шарканья их мохнатых толстых брюшек о камень — единственный звук, нарушающий вязкое безмолвие темноты.
Как только на Земле рождается новый человек, один из пауков начинает медленно спускаться вниз в провал. Он тихо и плавно скользит по двум струящимся из него нитям. Одна — белоснежная — связана с дневной стороной человечьей души, вторая — серая — с ночными ее грезами. Если б в пещеру попал золотистый луч света, он заискрился бы на жемчужных нитях с драгоценной подвеской узорного паучьего тельца. Но здесь только тьма правит бал. Изредка пауки сталкиваются в своем танцующем падении, и тогда судьбы людей переплетаются. Связанные вместе, они могут стать прочнее и надежнее, а могут и преждевременно лопнуть из-за нелепого резкого рывка или грубого удара сверху. Паук с оборванными нитями обреченно поджимает лапки, падает на самое дно и тихим хлюпающим звуком прекращает долгий путь вниз, превратившись в мокрое серое пятнышко среди множества таких же, много часов не высыхающих во влажном холодном воздухе.
Но иногда обрывается только серая паутинка, и тогда человек теряет возможность видеть и помнить сны. Закрывая глаза вечером, он проваливается в пустую и тоскливую черноту, подобную той, что царит внутри этой горы жизни и смерти. Выныривая из
