Чувствуя мою тревогу, рубрикаторы шагнули ближе, пытаясь образовать вокруг меня защитный круг. Я велел им отойти отстраненным импульсом.
В другом грязном баке, до краев наполненным насыщенной кислородом дрянью вместо амниотической жидкости, плавающее внутри человеческое дитя — беловолосое и темноокое — следило за каждым нашим движением широко раскрытыми, понимающими глазами. Это был один из немногочисленных не сорвавшихся экспериментов. Внешне ребенок выглядел безупречно. От этого мое отвращение не стало слабее.
— Бог Войны! — выругался Леор при виде него.
Телемахон медленно опустился на колени перед ребенком.
— Фулгрим, — прошептал он. — Отец мой.
— Встань, — сказал я ему. — Отойди.
Дитя-примарх ударилось о стекло, выбрасывая из-под нёба яд, расходившийся черным облаком. Раздвоенный язык тщетно хлестал, слизывая слизь с внутренней поверхности поддерживающей жизнь темницы. Телемахон отшатнулся назад.
В помещении хватало места для сотен баков. Многие из гнезд стояли пустыми, в большинстве размещались гудящие капсулы жизнеобеспечения, в тухлой воде которых двигались едва различимые конечности. Уже этот зал воплощал собой ересь неизмеримых масштабов. Было ли еще что-то? Было ли это все, что Прародитель смог эвакуировать с Гармонии?
Мы обернулись на звук шагов и рычание силового доспеха. К нам приближался безоружный апотекарий, носящий бело-пурпурное облачение Детей Императора. Его облачение практически терялось за чем-то, похожим на многолетнюю корку крови и плесневой гнили. Верхняя накидка была точно так же заляпана безвестной мерзостью. На плечи свисали редеющие белые волосы — все, что ныне осталось от некогда царственной гривы. Он был не старше многих других легионеров, однако выглядел совершенно сокрушенным временем. Но даже так я узнал его, равно как и все прочие.
За нас заговорил Абаддон:
— Годы были к тебе немилосердны, Главный апотекарий Фабий.
Фабий вздохнул. Даже его дыхание было омерзительно — теплое дуновение, рождаемое пораженными болезнью деснами и испещренными пятнами опухолей легкими. Он явно экспериментировал на себе самом столь же часто, как на своих пленниках, и не все эксперименты увенчались успехом.
— Эзекиль. — В его устах имя моего брата звучало, будто погребальная песнь. — Эзекиль, ты не в состоянии даже представить тот кошмар, который устроил мне сегодня.
Его заявление заставило нас замолчать — не из уважения, а в тупом изумлении от того, что он даже пытался убедить нас занять его сторону, вызвав сочувствие.
— Ущерб, причиненный моей работе… Мне не хватает слов, чтобы выразить его словами, которые ты вообще сможешь понять. Бессмысленным и бесполезным насилием ты нанес моей работе не поддающийся описанию вред. Столетия исследований, Эзекиль. Знание, которое невозможно было скопировать, теперь утрачено навеки. И ради чего, сын Хоруса? Ради чего, спрашиваю я тебя?
Даже Абаддон, которому доводилось видеть все, что в состоянии предложить Преисподняя, был потрясен тем, что творилось вокруг нас. Ему потребовалась секунда, чтобы призвать необходимые для ответа слова.
— Мы не станем отвечать тебе, мастер работы с плотью. Если кому-либо из стоящих здесь и следует пытаться оправдать свои деяния, так это тому, кто покрыт человеческими испражнениями и изрыгает отравленное раком дыхание, гордясь собственной ролью в рождении этой мерзости.
— Мерзости, — повторил Фабий, переводя взгляд на ближайшие баки.
Абортированные и изуродованные божки таращились на него в ответ с безоговорочной любовью детей к отцу.
— Ты всегда был таким узколобым, Эзекиль.
Он покачал головой. Свалявшиеся белые волосы липли к перемазанному сажей лицу.
— Ну так убей же меня, хтонийский ублюдок.
Абаддон заговорил тихим голосом, так, словно мы стояли внутри священного собора, а не в этом гнезде греха алхимии. Его слова были вызывающими, но полностью лишенными бравады и юмора.
— Фабий, я не только не стану тебе отвечать, но ты еще и обнаружишь, что я весьма несговорчив, когда дело касается исполнения приказов сумасшедших. — Он подал знак двум юстаэринцам. — Вило, Куревал. Взять его.
Терминаторы двинулись вперед. Они зафиксировали Прародителя просто, но жестко — каждый из них схватил его за руку массивным силовым кулаком. Достаточно было едва потянуть, чтобы разорвать тело апотекария на части.
Абаддон повернулся ко мне. Я знал, о чем он попросит, еще до того, как слова сорвались с губ.
— Закончи это, Хайон.
Фабий закрыл глаза. Чего бы это ему ни стоило, но у него хватило достоинства не протестовать. Я не стал оглядывать зал напоследок. Вместо этого я отсалютовал Абаддону и безмолвно обратился к моим рубрикаторам:
«Не оставлять ничего живого».
В ту же самую секунду сотня болтеров открыла огонь, заливая лабораторию шквалом разрывных выстрелов. Спустя еще секунду к ним присоединились юстаэринцы и все прочие присутствующие воины. Стекло дробилось. Плоть взрывалась. Твари, которые никогда не должны были появляться на свет, умирали с воем. Когда стрельба прикончила всех сервиторов и разбила всю аппаратуру, мои рубрикаторы и остальные нацелили болтеры, пушки и огнеметы на стоящие на палубе инкубаторы, молотя и сжигая умирающих мутантов в карательном пламени.
Прошла целая вечность, и оружие смолкло. Среди внезапно наступившей тишины капала жидкость, поднимался пар и искрили разбитые машины. Все мироздание пахло гнилостной кровью из жил ложных богов.
Молчание нарушил Фабий:
— Ты все так же устраняешь любые препятствия со своего пути, бездумно применяя насилие. Ничего не изменилось, не так ли, Эзекиль?
— Все изменилось, безумец. — Он улыбнулся нашему пленнику, поглаживая щеку Фабия одним из когтей-кос.
Мне подумалось, что он мог бы одним надрезом содрать кожу с лица Прародителя. Я надеялся, что так он и поступит.
— Все изменилось.
Из того же смежного помещения, откуда появился Фабий, раздались новые шаги. Более тяжелые. Размеренные, уверенные.
Взгляд слезящихся глаз апотекария сфокусировался на оружии.
— Я вижу, ты носишь Коготь. Ему понравится ирония.
Глаза Абаддона сузились.
— Ему?
— Ему, — подтвердил Фабий.
И вот тогда-то мы и начали гибнуть.
Булава называлась Сокрушителем Миров. Император преподнес ее в дар Хорусу, когда Первый Примарх возвысился до звания магистра войны. Хорус Луперкаль мог держать ее одной рукой, однако палица была слишком громоздкой, чтобы кто-либо из Легионес Астартес смог ей ловко орудовать. Одно лишь шипастое навершие булавы из потемневшего металла было размером с торс закованного в броню воина.
Сокрушитель Миров разнес первую шеренгу моих рубрикаторов, отшвырнув троих из них на выщербленные снарядами стены. Они не просто падали лишенными костей грудами — их суставы разъединялись, доспехи разваливались на части и лязгали о стены. Какая бы толика их душ ни оставалась привязана к доспеху, она сгинула за время, которое потребовалось мне, чтобы сделать вдох.
Ашур-Кай тоже ощутил, как это произошло. Ощутил, как рубрикаторы невероятной, невозможной смертью.
«Во имя богов, что это?» — передал мне ошеломленный мудрец.
Какую-то долю секунды происходящее казалось бессмысленным. Все остальные клонированные создания были дефектны и нежизнеспособны. Как могло это… Как?..
Я ухватился за свою связь с Ашур-Каем.
«Это… Это Хорус Луперкаль».
Не ребенок, клонированный из обрывков тканей и капель крови. Не мерзость, наполовину изуродованная мутацией и запертая внутри бака-хранилища. Это был
