Я выскочила из храма так, будто меня гнали раскаленной кочергой. На площади царило безмолвие и ожидание. Я остановилась на широких обледенелых ступенях, окинула взглядом собравшихся для празднования Хранителей и четко произнесла:
– Я уеду, как только заживут раны, так сказала Верховная.
По толпе прошел вздох облегчения. Мне показалось, что один из старейшин даже перекрестился, чем вызвал мою кривую усмешку. Ко мне подскочила Матрена и обняла за плечи:
– Ты такая бледная, как дух призрачный, – закудахтала она, утягивая меня с площади.
– Эй, пришлая, – услышала я насмешливый голос Степана, резко обернулась и глянула в его до скрежета в зубах довольное лицо, – я же говорил!
– Да пошел ты! – только и смогла произнести я, направляясь к дому.
В эту ночь я не сомкнула глаз, боясь, что странный дух снова придет ко мне. Я смотрела, как развеивается темнота, горизонт начинает медленно светлеть и в морозный воздух вплескиваются грязные сероватые сумерки утра.
Я собралась уходить. Нет, не так. Я собралась сбежать.
Положила в котомку полкаравая, бутыль с вонючим лечебным зельем, впрок приготовленным Матреной, взяла ее нож для трав в кожаном узком чехле, надеясь, что знахарка простит мне эту маленькую кражу, и вышла во двор. Снег под ногами хрустел, ветер срывал с головы шапку, залетал в широкие рукава душегрейки. Страх Божий сладко потягивался, расправлял крылья и облизывался, готовясь к дальнему пути.
– Уходишь?
Открывая калитку, я резко обернулась. Матрена стояла на пороге – простоволосая, босая, прикрытая лишь тонким шерстяным платком – ветер играл с ее седеющими волосами, раздувал исподнюю рубаху. Я молча кивнула.
– Я твой нож взяла.
– Бери.
– Ну я пойду, – я неловко потопталась на месте.
Демон, шумно хлопая крыльями, уселся на здоровое плечо. Я даже пригнулась – так негодник отъелся на дармовых харчах.
– Что сказала Верховная? – Лицо женщины выражало мрачную решимость, поперек лба пролегла глубокая морщина.
– Что я должна уйти. Я ухожу. Спасибо за все, извини, что не разбудила, не хотела тревожить и…
– Она называла тебя Берегиней Иансы? – резко перебила меня знахарка.
Я сглотнула, вспоминая едва уловимый шепоток в спину, когда выходила из башни.
– Нет.
Женщина кивнула и обняла себя замерзшими руками.
– Ты можешь остаться, тебя никто не гонит.
– Я должна уйти, – возразила я, горько улыбнувшись. – Должна.
Я быстро вышла за калитку, а потом, сильно хромая и не оборачиваясь, поспешила в деревню. Я спускалась с горки в селение, а знахарка по-прежнему стояла на покосившемся крылечке, провожая меня внимательным взглядом. Мы обе знали, почему я соврала – не готова я была к испытаниям новыми тайнами, не хочу их.
– Степан! – позвала я, стоя по колено в снегу и задрав голову к заиндевелым стеклам. Страх постучался в окошко. – Степан!
Где-то в деревне залаяла собака, мужчина просыпаться не собирался. Я стала замерзать, а снег, попавший в голенища сапог, растаял, намочив портянки. Створка окна наконец-то открылась, едва не шмякнув меня по шапке. На меня пахнуло домашним теплом. Сонное помятое лицо Хранителя подслеповато щурилось в утреннем свете.
– Кто здесь? – прогундосил он осипшим ото сна и вчерашнего застолья голосом и откашлялся.
– Это я, – зашептала я, зачем-то оборачиваясь на голый заснеженный сад.
Степан свесился через подоконник и только тогда заметил меня. Его красные похмельные глаза стали с добрый золотой.
– Ты? – Изо рта шел морозный пар и ядовитый запах перегара.
– Я.
– Чего надо?
– Я уезжаю.
– А мне чего докладываешь? – Он широко зевнул, демонстрируя во рту золотую коронку.
– Мне лошадь нужна.
Степан так щелкнул челюстью, что я моргнула.
– Ты украла моего демона, а теперь и мою лошадь хочешь забрать? – возмутился он.
– Без лошади далеко не доковыляю, нога еще не зажила, – посетовала я.
– Не надо было за околицу с костылем наперевес выходить, – буркнул он сердито. – Жди здесь.
Створка окна со звоном захлопнулась, где-то снова залаяла собака, ей вторила вторая, третья. Скоро вся деревня наполнилась визгливым тявканьем. Подумав с минутку, Страх так завыл, что получил в ухо и обиженно засопел.
– А мне он такого не позволял, – услышала я голос Степана.
Он стоял на узкой расчищенной дорожке в саду, в криво нахлобученной шапке, в исподних портах, заправленных в валенки, и душегрейке, надетой на голое тело.
– Чего там стоишь? Пойдем к конюшне.
– Сам же сказал ждать здесь, – буркнула я, с трудом выбираясь к нему.
– Верхом ехать сможешь? – Он покосился на простреленную руку, подвязанную платком.
– У меня выбор есть? – невесело хмыкнула я, заходя в сарай, служивший и конюшней, и коровником. Меня обдал резкий запах навоза. У двери стояло ведерко, полное парного молока, в глубине сарая кто-то копошился и чуть слышно ругался.
– Выбор всегда есть, – пожал плечами Степан, засовывая руки в карманы душегрейки.
– Наверное, – бесцветно отозвалась я, разглядывая полутемное помещение, освещенное единственным слабеньким масляным фонариком.
В стойле находились огромный черный мерин и тонконогая кобылка с узкой породистой мордой. Степан вывел лошадь и стал ее запрягать, с легкостью прилаживая седло, затягивая подпругу.
– Куды собралися? – услышала я старушечий голос.
– Куды нада, что лезешь? – грубо отозвался Степан.
Тут старуха появилась сама – маленькая, круглая, в черном траурном платке, в длинной, обсыпанной сеном юбке.
– Ох ты, – хрюкнула она, заприметив меня, и вытянула губы.
– Что смотришь? – гаркнул Степан, надевая на лошадь узду. – Иди уже в дом!
Бабка вышла, прихватив с собой ведро и расплескивая на темный подол молоко, напоследок многозначительно цокнула языком.
– Мать? – без интереса полюбопытствовала я, скорее для поддержания светской беседы. Ведь не каждый день ненавистный недруг, притворяющийся другом, уводит обожаемую лошадь.
– Хозяйка избы, комнату у нее снимаю. Бери, – он протянул мне повод.
– Вернуть не обещаю, – сразу оговорилась я.
Степан хмуро глянул на меня из-под бровей и буркнул:
– А никто и не рассчитывает на это.
Я вывела лошадку во двор. Та, почувствовав чужую руку, заволновалась, нервно затанцевала, пытаясь утянуть меня обратно в сарай. Степан похлопал ее по теплому боку, потом помог мне забраться в седло. Тело мое сразу же отозвалось болью во всех простреленных членах и заодно в пояснице. Я качнулась в неудобном жестком седле и вцепилась в поводья, чтобы не рухнуть в снег.
– Тебя проводить? – Степан с сожалением поглаживал лошадку, тыкавшуюся мордой в его открытую ладонь.
– Не надо, найду как-нибудь выход, раз вход нашла. – Я понукнула кобылу и выехала со двора.
