За островком открылся вход в бухту шириной пять или шесть кабельтовых; левый входной мыс выглядел как угрюмый бычий лоб, наклонившийся к самой воде, возле мыса в воде я заметил две округлых скалы, у которых бурлила пена. Там, несомненно, имелись подводные рифы. «Отчаянный» повернул строго на норд и с полветром шёл в бухту. Сильно мешало течение, которое теперь сносило нас влево. Однако ход был узла два, вода чистой и прозрачной, так что я не опасался с размаху сесть на мель, если таковая вдруг окажется впереди. Мэг с ручным лотом оседлала носовой релинг и периодически показывала мне сложенные в кольцо большой и указательный пальцы — мол, идём хорошо, всё о’кэй.
И снова — вот как ёкнуло что-то. Знаете, сэр, такое чувство, когда прыгаешь с парашютом, когда делаешь этот самый шаг в бездну? Вы прыгали с парашютом? Я тоже не прыгал. Но мне знакомо это ощущение… Вот и меня в тот раз — что-то сжало и тут же отпустило. Будто что-то давно знакомое, но забытое и потому непривычное. Новизна внешних ощущений мешает услышать внутреннее…
Мы сбросили стаксель, а потом и грот. Пока Мэг разбирала и укладывала шкоты, я отдал якорь. Под килём было две с половиной сажени, грунт — ил и белый песок. Я вытравил ещё пять саженей — и достаточно: в бухте было тихо, потому что коса почти полностью закрывала её от зыби. И островок торчал очень удачно. Это была просто идеальная якорная стоянка. Течение сюда не заходило, минуя бухту с юга; сама бухта казалась почти круглой, хотя я знаю, что так никогда не бывает. От левого входного мыса по всему берегу тянулся белый пляж шириной ярдов двадцать. Кое-где у самой воды виднелись солидной величины валуны. За пляжем начинался лес, а точнее — джунгли. Всё это было настолько натурально и соответствовало моим представлениям о полной идиллии, о райском уголке в бескрайнем океане, что на какое-то время я и думать забыл о «куполе», о таинственной яхте «Пеламида» и о том, что мы до сих пор не знаем, где же, в конце концов, находимся.
Данни сидел на верхней палубе и чутко ловил носом воздух неведомой земли, что подтверждало: никакой это не мираж.
~ 5 ~
FÜNF
Сразу открыли все три люка, чтобы провентилировать отсеки. Свежий воздух — это единственное, что нужно человеку. Больше ему, кажется, не требуется вообще ничего... По очереди полезли на верхнюю палубу — хоть на пять минут. Курильщики, в том числе и я, с наслаждением задымили сигаретами. Океан вокруг был чист, погода стояла просто идеальная. Спускался вечер.
На мостике (вернее, на том, что от него осталось) Хорст Бенс сказал восхищённо:
— Вот мы дали! А эти томми — бестолковые тюфяки, раз не сумели нас достать...
Змей (с солидным кровоподтёком на левой скуле — видно, тоже ударился обо что-то) резко остудил ухмыляющегося дизелиста:
— Не спешите с оценками, приятель. И не обзывайте англичан понапрасну. Они первоклассные моряки, у таких учиться надо, а не ехидничать. Или вы уже почувствовали себя морскими волками — вся корма в ракушках?
Хорст, у которого это первый поход, сконфуженно приумолк, а Змей добавил, прочищая свою трубку:
— Это вы, мальчики, ещё с русскими не встречались... те вообще сущие дьяволы. В Крыму их так и называли — «чёрная смерть»: сами подохнут, но и тебя с собой на дно утащат.
Тут же он приказал запустить оба дизеля и двигаться дальше на зюйд-вест. Включили «Тунис». Сразу начались работы по устранению повреждений.
А повреждений — о, мой Боже! Почти весь больверк ограждения рубки смят, еле люк открыли. Мы остались без антенн, включая оторванный носовой сетеотвод. Не знаю, сумеем ли мы вернуть лодке возможность радиосвязи.
Странно, но уцелел «Тунис» – работает, хотя штанга выдвинулась наполовину и наглухо застряла.
Печальное зрелище представляет боевой перископ. Он согнут ударом корпуса эсминца градусов под пятнадцать на нос, а верхней головки с линзами просто нет. Удивительно, что его вообще не снесло. Зенитных автоматов тоже больше нет – оба выломаны вместе со станинами, а площадка автоматов искорёжена, леера вырваны и причудливо загнуты. Конечно же, на мостике не осталось ни одного целого прибора. Один снаряд попал точно в ограждение рубки слева, там зияет большая дыра с почему-то выгнутыми наружу краями. Второй пришёлся почти туда же, только чуть к носу и справа. Ещё один разорвался прямо перед рубкой, немного повредив обтекатель магнитного компаса, и по всей носовой части следы от осколков. Корпус, слава Богу, цел, винты и рули тоже. Остаётся надеяться, что проехавшийся по нам эсминец или корвет тоже далеко не ушёл.
Нам ещё повезло — в сорок первом U-100 была протаранена почти так же; её капитан Йоахим Шепке находился в боевой рубке у перископа, и ударом корпуса эсминца его просто расплющило там, внутри. Спаслось всего шестеро или пятеро... томми взяли их в плен и трубили потом по радио, потому что Шепке был асом. В тот год мы потеряли лучших подводников — Шепке, Лемпа, Кречмера и Прина...
Кроме того, лопнул фундамент правого дизеля. Точнее, не лопнул, а треснул в одном месте. Это серьёзно, однако Дривер пообещал Змею, что починит. Не представляю себе, как это можно сделать в открытом океане, но нашему инженер-механику можно верить.
Озабоченный Змей заглянул ко мне в радиорубку, где мы с Кассом, чертыхаясь, разматывали и отмеряли провода:
— Гейнц, как будете готовы к сеансу связи, доложите.
— Яволь, герр капитан! – чётко ответил я, и мне показалось, что моя подчёркнутая дисциплинированность снова стала причиной еле заметной усмешки.
Однако ничего не вышло. Мы не успели натянуть антенны, потому что «Тунис» предупредил о появлении противника. Не дожидаясь, пока налетят самолёты, Змей скомандовал срочное погружение, хотя батарея
