дураку ясно, кто воду мутит.
– Каждый дурак это вы с Ксаверием или еще кто-нибудь?
Царица небесная! Он же обиделся на дурака! Раскис лицом, оттопырил нижнюю губу и стал глядеть на сторону. И хоть впору было пожалеть себя, мне стало жалко Вову Кнопфа. Впрочем, лицо его быстро вернулось к обычному состоянию.
– Погоди, Барабанов, – пригрозил он. – Еще за тебя Ксаверий возьмется…
Ксаверий явился незамедлительно. Он точно открыл тайный люк у себя в кабинете и рухнул к нам в подвал. И вошел.
Вот на кого был похож Кафтанов – на пулю. Коротенькую, крепкую, грозную, одну из тех, что сидели в барабане.
– Все в сборе, – сказал Кафтанов, обводя взором и зал, и детей, и нас с Кнопфом. Дети, между тем, явно прислушивались, и даже ихние тренажеры стали лязгать аккуратнее.
– Нагрузки не должны ослабевать, – сказал Ксаверий, глядя Кнопфу в подбородок. – Нас вынуждают замкнуться в стенах школы? Пусть, мы не растеряемся. К тому же, Владимир Георгиевич, пока у нас нет долгих прогулок и ярких впечатлений, эти ваши агрегаты единственный способ сжечь адреналин. Шутить с адреналином – ну нет!
Железные звуки набрали прежнюю силу, адреналин не интересовал никого.
Раздался звонок, и дети вышли из зала. Ксаверий вдруг собрал губы в тугую, злую гузку.
– Ко мне, господа, ко мне! – повернулся и пошел прочь из зала.
Из трех патронов на одном царапина, буду звать его Ксаверием.
В кабинете Кафтанов оперся руками о стол и долго вглядывался в свое темное отражение. Они словно собеседовали о чем-то, а Кнопф, негодник, злорадно сверкал глазами, словно эта парочка успела посвятить его в свои замыслы.
– Не позвать ли Алису? – молвил Кафтанов.
Кнопф дернул головой так энергично, что почудилась мне рябь, пробежавшая по бездонной полировке.
– Нет так нет, – послушно сказал Ксаверий и взглянул на меня. Вот и первые признаки чрезвычайного положения: все молчат, потому что не знают, как быть, а вперед выходят коменданты и завхозы, потому что им – все равно. Впрочем, Кнопф… Нет, с Кнопфом все было иначе.
– Ну так вот, – проговорил Кафтанов и сделал паузу, словно ожидая, не скажет ли чего Кнопф. Но Кнопф внушительно молчал, и директору пришлось продолжить. – Барабанов, вы настоящая пятая колонна! Я говорю вам это у себя в кабинете и без свидетелей, потому что не могу схватить вас за руку. – Кафтановский голос обрел обычную глубину и силу. Ксаверий Борисович даже не заметил, как встрепенулся Кнопф, услышав, что мы с директором говорим без свидетелей.
– Что вы наговорили детям?
– Ну, – сказал я, – разве все упомнишь?
– Не выкручивайся, Барабан, – проговорил Кнопф угрожающе, – не егози. Дети мне рассказали.
– Вот и славно, – откликнулся я. – Дети рассказали тебе, ты расскажешь мне, мы с тобой Ксаверию Борисовичу растолкуем. – Кнопф немедленно взъелся, но Кафтанов мановением розовой ладони успокоил его. Коллега Кнопф все-таки помнил еще свое место.
– В сущности все просто, – сказал директор. – Мы должны сохранить идею. Мы превращаемся в педагогический кокон. Жестокие обстоятельства вынуждают нас к этому. И тут вы бьете по самому слабому месту.
– Ты не прост, Барабан, ох, не прост, – опять снахальничал Кнопф, и опять Ксаверий царственным жестом унял его.
– Подросток, даже если его родители очень богаты, не обладает специфически взрослой прозорливостью. Он не может предвидеть беду и изготовиться к ней. На это есть мы. Вы понимаете? Какие бы головокружительные планы мы ни вынашивали, предусмотреть опасности и, лавируя, обойти их нам следует в любом случае. Иной раз детям придется чем-то пожертвовать. Но мы способны сделать так, чтобы жертва не была тягостной. Подросток не заметит своей жертвы, а между тем, безопасность его будет сохранена. Но тут вы неизвестно зачем начинаете смущать детей. Нет, не просто смущать. Вы успели понять слабые места системы и словно бы подсказываете детям, куда верней ударить.
В продолжение Кафтановского монолога Кнопф, не отрываясь, глядел в полированную столешницу, словно директорское отражение подавало ему какие-то знаки сверх сказанного.
– А зачем это? – проговорил он, отрывая взор от стола. – Зачем Александру Барабанову сумятица, зачем наши трудности? Только не думай, Барабан, что твои драгоценные речи подслушивали. Нет! – вскричал с пафосом Кнопф, и, по-моему, Ксаверий слегка перепугался. – Итак, все ясно, – пояснил он снисходительно, и с лицом его произошла уже знакомая метаморфоза. Лик окостенел, взор налился ртутной тяжестью. – Законами Ньютона детей не взбунтуешь, химическими реакциями не расшевелишь. Только ты, Барабан, больше некому!
«Сам, дурак, виноват», – подумал я и, глядя мимо Кнопфа, рассказал Кафтанову о таксе, по которой получала охрана. Директора было разгневался, но Кнопф не повел и ухом.
– Я предупреждал, – сказал он отражению Ксаверия. – Охрану надо было менять давно.
– Но ведь гадость, гадость же…
Коллега Кнопф поднял взор от стола и всей его тяжестью словно вдавил меня в кресло. – Ксаверий Борисович, – сказал он. – Вот все и открылось, и хватит нам препираться. Кто мог господину Барабанову рассказать о взимании сумм за безнадзорное гуляние? Значит, был разговор с воспитанниками про обиды и притеснения. Был, был, был!
Раздалось жуткое клацанье. Ей Богу, не слышал я, чтобы хоть когда-нибудь человек щелкал зубами Кнопфу подобно. Но времени на удивленье не было.
– Ну да. Я говорил с детьми. Дети растеряны, напуганы, а меня между тем для разговоров сюда и брали. Так? – Ксаверий, ожидая подвоха, осторожно кивнул, а Кнопф свернул на сторону шею и снова ударил зубами, как пес, поймавший блоху. – И отпираться, уважаемый Ксаверий Борисович, я не собираюсь. Были некоторые исторические аналогии, были параллели. И если теперь дети настаивают на своих неотъемлемых правах и при этом грозят так, что вам и в самом деле не по себе, значит – они меня правильно поняли.
– А знаешь ли ты, Барабан, что если бы не было здесь Ксаверия Борисовича…
– В самом деле, Ксаверий Борисович, очень жаль, что мои беседы с детьми проходили без вашего благожелательного участия. Наверное, это не бросалось в глаза, я старался быть сдержанным, но ваша педагогическая концепция увлекла меня с самого начала. А иначе этих бесед не было бы вовсе.
И вот я вижу, как все рушится. Забота о безопасности (мое почтение коллеге Кнопфу!) вдруг вытесняет все. Но позвольте, господа, если ваша цель безопасность, то не проще ли вернуть детей родителям? Но родители оставляют детей под вашей опекой, Ксаверий Борисович. Значит они ждут чего-то большего, чем существование безущербное для тела, они, как и я, веруют в высшее предназначение школы.
– Провокация! – сказал Кнопф.
– Нет, нет, здесь все тонко, – возразил Ксаверий.
– Мы, конечно, можем замкнуть детей в непроницаемую оболочку. – «Мы!» – фыркнул Кнопф. – а коллега Кнопф убережет их от всех напастей. Но рано или поздно юноши, которые пока еще берегут своих избранниц трепетно и нежно, почувствуют, что беречь их, собственно говоря не от кого и не от чего. Что же тогда? Пустота, господа! Инстинкт мужчины-защитника и нежного хранителя угаснет. Страшусь даже подумать о том, во что превратятся дети, лишенные стержня существования. – Словно бы превозмогая волнение, я набрал полную грудь воздуха и с шумом выдохнул. Ксаверий почему-то внимательно следил за Кнопфом.
– Но! – я поднял указательный палец и встряхнул его, как градусник. – Куда больше меня страшит
