выдумывать способ, который разрешал бы все противоречия, не создавая новых. Можно было под благовидным предлогом отсадить Анюту в Манечкину машину, отвести ее куда сказано, а потом изобразить нападение-похищение. Всего-то и нужно было: прострелить себе что-нибудь не очень важное и окровавленному и бледному явиться к Кафтанову. Кнопф при этом сидит у дяди Юхана, и молва без колебаний называет похитителя. Все как будто бы выходило неплохо, но револьвер… Что ж револьвер… Сымитируем угрозу, притворимся, что на нас напали, изобразим панику, и машинка объявится. Главное – уследить, перехватить, чтобы все три пули не ушли в белый свет.
На душе стало легче, я заерзал, даже, помнится, сказал что-то задиристое, искрометное перебинтованному Кнопфу. Володька взглянул на меня неприязненно. «Слезами умоешься», – сказал он, поводя руками, как Голем. «Дурень, – отозвался я почти ласково, – Хлопоты закончились. Отдыхай». «А ты бы развязал меня, – попросил Кнопф, – Мне почему-то все время хочется прикрывать башку».
Честное слово, все обрадовались нашему приезду. А старик нахлобучил треух и засобирался.
– Я засиделся. Пора проветриться.
Дети, по-моему, тоже были не прочь поваляться в снегу. Я сказал им «Отставить!», незаметно перевесил стариков тулуп в каземат, где недавно маялся Кнопф, и пошел к целителю.
Будилов кружил по комнате, грохоча милицейскими башмаками.
– Нервничаю, – объявил он. – Минут уж сорок нервничаю. Ничего поделать не могу. Вы бы видели этого скотину Ваттонена! Глазки, как у носорога и сопит. Вам что, совсем не жалко Кнопфа?
– Нет, – сказал я твердо, – мы не станем унижать Кнопфа жалостью. В случае чего можете даже прикрываться им от Ваттонена.
Мы вышли из дому, и выяснилось, что трепетный целитель подготовился как следует. Рыжий пикапчик с надписью «Вторсырье» притулился у большого придорожного сугроба. Можно было идти за Кнопфом.
Как мне ни не хотелось этого, на улицу высыпали все. Старик непостижимым образом разыскал свой тулуп и расхаживал в стороне по снегу, как цапля по болоту.
Гурьбой мы вышли на дорогу, и я подумал, что массовые проводы Кнопфа выглядят по-идиотски. Да и ему было не по себе, коллега Кнопф сопел и ежился. Молчаливой вереницей мы обошли школьный автобус, Манечкин автомобиль. Надо полагать, это барышня Куус выгнала из укрытия нашу технику. Потом рыжий бок пикапа показался, и Володька, кажется, успел прочесть надпись «Вторсырье». Он перестал дергать плечами и надулся.
И тут зашумел двигатель. Кнопф помертвел, и губы его беззвучно зашевелились.
«В дом!» – заорал я не своим голосом. И тут же Кнопф и Будилов, схватившись за руки, парою припустили по дороге. Они пробежали мимо Манечки, которая прилаживала автомобильное зеркало, мимо Анюты, которая стояла рядом с ней, забежали за автобус и повалились в снег.
И вот оно! Из-за круглого бугра, осклизнувшись на повороте, выскочил микроавтобус.
Господи Ты Боже мой, как мне стало страшно тогда! Мне не было так страшно, даже когда начали стрелять. Я едва не обмочился, глядя, как из машины выбираются один за другим люди. Ноги вдруг превратились в дурацкие культяпки, и все-таки, едва передвигая ими по плотно укатанному снегу, я приблизился к Лисовскому, который, держа Нину за руку, безмятежно взирал на блестящий автомобиль. Нет, все, наверное, было не так уж и долго. Те люди не успели и взглянуть в нашу сторону, как я уже повалил в глубокий снег юную чету.
Когда же я выпрямился и перешагнул через распластанных в снегу детей, у Манечкиного автомобиля уже сцепились, и Манечкин голос отчаянно бился. И двое явившихся растаскивали девушек, отдирали их друг от друга. Я увидел занесенный кулак, и страх мой кончился. Сознание успело отметить присыпанных снежком Кнопфа и Будилова, пока я вырывался на дорогу из пышного сугроба. И те, что были у автомобиля, притиснули девушек и развернулись. Как видно, в голове у меня все перепуталось. «Оля! Оля!» – закричал я отчаянно. И тут, словно отозвавшись, хлестнул выстрел. Я еще успел удивиться, что стреляют совсем не оттуда, но увидел застрявшего в снегу старика. По другую сторону дороги он увяз по плечи в глубоком кювете, и мой револьвер был у него в руке. Не вздумай он стрелять и дальше, те, приехавшие, может, и не заметили бы его. Но старик с усилием развернулся и выстрелил еще. Помню, я похолодел, сообразив, что он запросто угодит в Манечку или в Анюту. Вместо того, однако, на бок повалился один из чужаков. Конечно же, конечно, это была случайность! Но один, один удачный выстрел обернул дело иначе. Девушки мои около автомобиля закричали, сцепились яростно с тем вторым, что остался на ногах. «Погоди!» – крикнул я старику, бросаясь через дорогу, – «Постой!» Он тоже выкрикнул что-то, вытянул шею и выстрелил. Как видно, стариков выстрел пришелся по бамперу. Уже падая рядом с ним на снег, я услышал звон металла и завывание уходящей рикошетом пули. И тут же человек у машины оттолкнул Манечку и Анюту, выхватил свой пистолет и три раза выстрелил в нашу сторону. Но наша стрельба не пропала даром! Освободившиеся девчонки пустились наутек, и Анюта уже скрылась за автомобилем. Уже и Манечке оставалось два шага, но зашевелился тот, кого первым выстрелом опрокинул старик. Я был на полпути к ним, когда он, приподнявшись, схватил барышню Куус за лодыжку. Она упала на раненого, и он закричал от боли. Тут добежал я, схватил Маню за плечи, поднял. Скрючившийся раненый не держал ее. «Быстрей!» – успел проговорить я, задыхаясь, и получил такой удар по голове, что услышал чудовищный треск собственного черепа. Темно стало.
Сознание вернулось, когда кто-то разлепил мне залитые кровью веки. Сквозь крутящийся в глазах фейерверк я разглядел довольную рожу Кнопфа.
– Где Манечка?
– Не разберу, – сказал Кнопф кому-то. – Хорошо ему треснули.
– Манечка, – повторил я из последних сил. Ко мне склонилось белое Нинино лицо. Такое белое, что меня затошнило.
– Марию Эвальдовну увезли, – проговорила Нина, и две слезы упали мне на лицо.
– Их перепутали, – всыпался Кнопф. – И немудрено. Такая заваруха… Но надо валить, Барабан. Они же поймут, что обмишурились.
– Где старик? – я приподнялся и сел, раскинув ноги. Аня Бусыгина опустилась рядом со мною на коленки и очень серьезно и спокойно проговорила: «Там».
– Папа! – окликнул я его.
– Брось, Барабан, – раздался сверху голос Кнопфа. – Три пули. Ему бы и одной… А тут – три.
Кое-как я встал, перешел дорогу и сел в снег рядом со стариком. Пули разворотили тулуп на груди, но снег был чист. Как видно, кровь ушла в овчину. Неестественно прямая рука с револьвером уткнулась в снег. Я распрямил стариковы пальцы, забрал оружие.
– Прошу прощения, – сказал подкравшийся сзади целитель, – раз уж так сложилось, не поспешить ли нам?
Я принялся разгребать снег вокруг старика.
– Безумие, – сказал Будилов, – они вернутся, и все мы вдоль дороги будем торчать, как пеньки.
– Шурка, – раздался голос Кнопфа, – они всех порешат.
Сдвинув на старике косматый треух, я поцеловал его в висок.
Дети уже были в автобусе. Кнопф ввел автобус в снежные колеи, подобрался к шоссе и стал. Он поманил Будилова, усадил его рядом с собою, и мы помчались.
– Метель нужна, вот что, – сказал Будилов, оглядывая цепочку следов, и минут через десять поземка заюлила у нас под ногами.
– Ах ты…! – выругался Кнопф. – Чем метели пускать, ты бы тех задурил, чтобы уехали.
– Глупость, – отозвался целитель. – Глупость несусветная. Как ваш череп? У Ваттонена на ферме я вами займусь, но кровь нужно стереть сейчас. Нет никакого расчета пугать Ваттонена. Снегом, Александр Васильевич, снегом. Оно и не без пользы.
Увязая в снегу, подошел Кнопф и сказал, что детям нужен привал. Будилов ткнул коротким пальцем в темную щетинку близкого леса.
– Там.
Володька прошел немного рядом со мною. Он попросил меня приподнять шапку, хмыкнул.
– Я понимаю тебя, как никто, – сказал негодяй Кнопф, и в голосе его было удовлетворение. – Бедный Барабанов, тебе даже негде прилечь. – он заглянул мне сбоку в лицо и неожиданно сказал, что с Манечкой все обойдется. – Уж я знаю, – добавил он и, словно спохватившись, замычал и быстро убрался к детям.
