Госпожу Гансен Ивар больше никогда не видел. На другой день он внес на ее имя в банк достаточную сумму, написал ей деловитое короткое письмо, причем не подписался — и вычеркнул ее из своей жизни навсегда.
Но мысль о сыне, продолжателе заповедного плана, не покидала его ни на один день. Она заслонила перед ним все остальное, и большое, и малое, и навела его на мысль о злом неудачничестве, которым коварная судьба подстерегла его на гладком и ровном месте. Уж не последыш ли он, собой замыкающий недолгую цепь отцовских идей?
В молчаливом жестоком одиночестве переживал он свое горе. А напоминало оно о себе ежедневно. Письмо с бланком — такой-то и сын — вызывало вздох. Мальчишки, оглашавшие шумом маленький скверик перед конторой, раздражали безмерно. (У Ларсена даже промелькнула мысль: не добиться ли у города запрещения пускать сюда детей?). Однажды в игрушечном магазине, куда он зашел покупать рождественские подарки, болтливый приказчик неделикатно заметил:
— Если для мальчика, то особенно рекомендую лошадку, барабан и вообще военные принадлежности. Для мальчиков нет ничего лучшего.
С яростным презрением посмотрел на него Ларсен.
— Я не нуждаюсь в ваших советах, — прошипел он. — Показывайте то, о чем вас просят.
Да, все задевало Ларсена. А исхода не предвиделось. Отец в таких случаях упрямо говорил: нет такой задачи, которую невозможно было бы разрешить. Но как бы он поступил в данном случае? Увы! Старик многое предусмотрел, но не все.
Однажды Ивар прочел в газете фразу из научного фельетона: «Работы профессора Шенманна из области разгадки пола у неродившихся детей и возможного воздействия в нужном направлении на родителей вызвали подражате…» Фраза обожгла его. И, вероятно, оттого, что сухие сердца легко воспламеняются, он внезапно изменил себе. В этот день упрямый тяжелодум Ларсен, подолгу обсуждавший со своими сотрудниками каждое письмо, каждое решение, — без всякого сопротивления и даже торопливо подписывал все бумаги и в две минуты согласился заключить не совсем выгодный договор с одной транспортной фирмой, частично переуступавшей свой концессию за какие-то существенные преимущества в тихоокеанских рейсах. А еще через три он уже был в Германии, в тихом уютном городке, состоявшем из профессоров, студентов и квартирных хозяек.
Сидя перед одним из таких профессоров, Ларсен застенчиво и нескладно рассказывал о своем страстном желании иметь сына и откровенно сообщил о своей попытке завести себе наследника на стороне. При этом глаза его одновременно излучали тоску и надежду.
Старенький, сморщенный биолог, упершись руками о стол, точно собирался встать и уйти, насмешливо смотрел на него поверх очков, пожевывал сухими, узкими губами и внезапно обронил:
— Да. Вы не первый обращаетесь ко мне. До вас у меня была одна русская дама из Москвы.
Ларсен выжидающе замолчал, стараясь понять, что означают только что произнесенные слова: презрение к его наивности или глуповатую гордость ученого, который считает себя волшебником.
— Да, да, — рассеянно повторил профессор Шенманн и после длительной, несколько неловкой паузы заметил: — Меня, откровенно говоря, смущает эта вера в могущество науки. Точно мы боги. Мои опыты в этом деле, в лучшем случае, позволят (я говорю: позволят, а не позволяют) предугадать пол, но чтобы создавать пол по своему усмотрению, я… я… я об этом могу только мечтать вместе с вами… Этих бесстыжих, невежественных газетчиков надо остерегаться, как чумы! Откуда они это взяли, я не понимаю!..
Молчаливый Ларсен не обладал искусством вдохновлять своих собеседников и поддерживать с ними разговор. Он встал, бесшумно вздохнул и сокрушенно заметил:
— Вы меня простите, г. профессор. Я действительно предполагал, что ваши труды в этом направлении… достигли… добились… и, вы понимаете… Прошу прощения.
— Одну минутку, — остановил его старик. — Одну минутку. Присядьте еще на одну минутку. Раз вы пришли ко мне за советом, и даже приехали из Дании, — не правда ли?
Ларсен кивнул головой и насторожился.
— И вдобавок доверили мне свои сокровенные желания, — продолжал профессор, — я, как старый человек, как отец пяти детей, позволю себе спросить вас: чем, собственно, не удовлетворяют вас четыре девочки? Я, конечно, понимаю: чувство гармонии, симметрии, чувство равновесия и отцовское честолюбие заставляют вас желать сына. Понимаю. Но ведь, в конце концов, все это не так уж важно. Право, это не так важно. Если же вы озабочены какими-нибудь другими целями, то я думаю (я даже убежден), что вы серьезно заблуждаетесь. Ваше физическое бессмертие (если вы думаете об этом) ваша дочь пронесет в века так же, как и сын. Ваш духовный мир — точно так же.
Ларсен вспомнил три фотографии матери — и у него вырвалось неподдельное изумление:
— Женщина пронесет? Женщина?
Профессор сердито раскрыл глаза, торопливо передвинул очки, ушедшие в глазные впадины, и не без возмущения возразил:
— Извините меня, милостивый государь, но вы говорите с биологом, а не с лейтенантом. Да, женщина пронесет в века все, что надо. Если не в себе, то через себя. Я не знаю, что вам угодно передать будущему, но смею вас уверить, что некоторые вещи ваши дочери проделают гораздо лучше, чем это могли бы сделать ваши сыновья. Кастовую или семейную традицию? Обычаи? Национальную идею? Только одна мать и умеет это закреплять в своих детях. Только она. Мужчина — это неугомонный, неисправимый мятежник, искатель новизны, открыватель новых путей и земель, вечно нарушающий инерцию. Он никогда не сидел бы дома, — во всех смыслах! — если бы не бытовая инертность женщины — матери или жены. А надо ли мне вам доказывать, какую благодетельную роль в жизни, в науке, в торговле играет инерция — в умеренных дозах, понятно. Нисколько не преувеличиваю: если бы не существовало женщины, земной мир представлял бы собой безостановочное движение, правда, вперед, но зато очень рискованное. Это было бы бесконечное переселение народов, беспрерывное движение идей, которые не успевали бы обрасти эмпирической проверкой. Вот тут-то и помогает полезный тормоз, задерживающий стремительный бег мужчины. Этот тормоз помогает создать нацию, государство, то есть необходимую для социальной жизни инерцию. Другими словами, я хочу сказать, что женщина вносит в духовный мир мужчины — сына или мужа — полезную оседлость, без которой не может существовать никакая культура. И скажу вам по совести: если бы я действительно умел создавать тот или другой пол, я бы поступал точно так же, как поступает природа, производя мужчин и женщин в равном количестве. Мужчины комбинируют, создают, изобретают. Женщины — воспроизводят, повторяют и хорошо помнят.
Ларсен взволнованно повторил про себя:
— Помнят.
Сняв очки, профессор Шенманн бережно сложил их, осторожно вдвинул в потертый футляр и торжествующе улыбнулся: беседа была закончена.
XXВ первые годы после того, как Ивар съездил к профессору, жизнь его проходила в спокойно-педантичном выполнении отцовских предначертаний и
