— От ревности? К кому же?
— К тому, кто умнее его и сдержаннее. И он прав: я его действительно возненавидела. А сейчас, когда от него никуда нельзя укрыться, я его положительно боюсь. Вот увидите: он задушит меня.
Магнусен встал и приблизился к Карен. В глазах его засветили живые, бегающие огоньки.
— Ничего, — сказал он глуховатым, но нежным голосом. — Положитесь на меня. Я никому не дам вас в обиду.
И, нагнувшись, он жарко поцеловал ее в плечо, которое — он это ясно почувствовал — слегка вздрогнуло, поднялось и задержалось у его губ.
— Я ненавижу этого мальчишку! — с яростью пробормотала она. — И я бы много дала, чтобы хорошенько его наказать.
Магнусен лукаво, очень лукаво, повел бровями и с холодной жесткостью сказал:
— Самый лучший кнут для лошади — это тот, который сделан из лошадиной кожи. Как вы полагаете?
Карен вопросительно посмотрела на него, подумала немного и, усмехнувшись, пушистыми ресницами, смущенно произнесла:
— Остроумие никогда не покидает вас. Вы умница. За это я вас и люблю.
После этого Магнусену совсем нетрудно было разрядить все ее возбуждение, гнев и страх одиночества, которые в умелых руках легко превращаются в доверчивую, покорную и безмолвную страсть.
IXРазмякший Самсон поддался сразу. Изумленно-восторженные глаза Далилы, в которых он увидел свое величие, в полчаса исторгли из него все то, что он узнавал годами. Не вдумываясь в его слова, она старалась лишь запомнить все им сказанное, чтобы передать затем Магнусену, который, расставшись с ней под утро, обронил загадочную фразу:
— Если это действительно так, Георг совершил величайшую гадость.
Сонная, уставшая, она не успела расспросить Магнусена, в чем дело, и теперь, разъедаемая любопытством, торопилась беседу с Георгом как можно скорее закончить.
Но исповедавшийся Самсон ни за что не хотел, уходить. На спуская обожающе-ненасытных глаз с утренне свежей и бесстыдно-стыдливой Карен, он ждал ее ответных излияний и патетической нежности: женщина узнала о своем возлюбленном такие необычайные вещи, приподнимающий его до высоты героя — и остается спокойной?
Бессильная усмешка пробежала у него под глазами и быстро схлынула с лица, оставив под собой мертвенную бледность. В другое время он обиделся бы надолго, на два-три дня, но теперь он никак не мог покинуть Карен: поместив в ней свою тайну, он ревниво оберегал вместилище этой тайны, вздыхающий и молчаливый.
Карен нервничала. Будь это на суше, — где угодно! — она бы легко придумала способ отделаться от его назойливого присутствия, но что сделаешь на пароходе, посреди океана!
— Выйдите, я переоденусь.
Он часто бывал при том, как она одевалась, и неизменно любовался ее упругим, зазывающим телом. Поэтому он сказал:
— От меня у вас нет тайн.
Карен строго сдвинула свои бархатные тесемки над глазами и отчеканила по-театральному:
— Раз я прошу, значит надо, чтобы вы ушли.
Он тяжело, неохотно поднялся и, хмурый, злой, вышел из каюты и стал за дверью.
Через замочную скважину Карен увидела, что он стоит в коридоре и громко начала полоскаться в воде.
Георг с обиженным лицом потоптался на месте и раздраженно крикнул:
— Я буду ждать вас в курительной комнате.
Тогда Карен, быстро набросив на себя платье, выбежала из каюты и бросилась искать Магнусена, дрожа от волнения, любопытства, а больше всего от опасения, что не найдет его.
Поиски продолжались около получаса. Она побывала на променадендеке, где бесшумно толпились пассажиры, часами высматривавшие горизонты, — не покажется ли еще один айсберг. Магнусена здесь не оказалось. Затем Карен спустилась на корму; тут дети и старики следили за логом — шустрой веселой змейкой, которая, извиваясь, догоняла пароход и тем самым отбивала счет пройденным узлам. Меланхолически тусклые глаза стариков, вероятно, усматривали в этом движении неумолимый бег уходящего времени. Магнусена не было и здесь.
Нервничая и кусая губы, Карен вернулась внутрь парохода и стремительно обошла гулкие коридоры всех этажей. В одном месте навстречу ей попался хорошенький лифт-бой. Занятая мыслями о Магнусене, она все же нашла время улыбнуться этому подростку. Он заметил это, испуганно захлопал веками и замедлил шаги. Когда же они поравнялись, он смущенно прижался к стене, жадно вдохнул в себя пробегающий запах духов и вдруг замер, устремив свои большие темные глаза в вздрагивающие бедра Карен. Лицо его вытянулось и побелело. Голова поникла. Через одно мгновение густая краска залила ему щеки и уши. Он встрепенулся и бросился бежать, точно стыдясь самого себя и своих необычайных и странных мыслей. Карен, успевшая заметить смущение мальчика, лукаво улыбалась, чувствуя позади себя его пристальный взгляд. Но на этот раз она улыбалась самой себе.
Как раз в это время она увидела Магнусена. Он выходил из большого зала, где занимались гимнастикой. Карен быстро побежала к нему и, не подавая руки, не здороваясь, стала вполголоса, интимной скороговоркой, передавать ему подробности своей дополнительной беседы с Георгом.
Магнусен слушал ее с напряжением, особенно когда до него долетали брызги ее растрепанных, незаконченных фраз, щурил глаза, сухо улыбался и несколько раз потрогал кончики туго накрахмаленного воротника. Когда все ему было передано, он с жесткой усмешкой обронил свою краткую резолюцию:
— Какая подлость! Предать Европу!
Карен неприязненно поморщилась. Слово «Европа» вызвало в ее представлении передовую статью из газеты. Это сразу определило в ее глазах тему предстоящего разговора с Магнусеном как скучную, ненужную, и она нетерпеливо всплеснула руками.
— Оставим Европу в покое! — с досадой воскликнула Карен. — Мне сейчас не до Европы. Я думаю о том, как нам избавиться от сумасшедшего.
— Это касается и Норвегии, — улыбнувшись, сказал Магнусен.
— Норвегии? При чем здесь Норвегия?
Молчаливая, снисходительная улыбка Магнусена, его сдвинутые брови, его спокойствие привели Карен в замешательство. Судьбы Европы ее меньше всего, понятно, интересовали. Но Норвегия… Норвегия — это другое дело: это родина.
— При чем здесь Норвегия? Право, мне начинает казаться, что у вас тоже…
— Что я тоже сумасшедший? Нет, дорогая Карен, я в здравом уме. Я только немного взволнован неожиданным даром нынешней ночи.
Карен, отмахиваясь от его слов, нетерпеливо спросила:
— Но все-таки, при чем же здесь Норвегия?
Он стал объяснять: отвод Голфстрема к Гренландии несомненно заморозит побережье северной Норвегии; вот отчего с севера хлынули на юг лопари; вот отчего вздорожали дрова.
— Само собой разумеется, — с высокомерной гримасой закончил Магнусен, — Георг прихвастнул, приписывая это гигантское дело только себе. Сидя безотлучно в Копенгагене, по-моему, он вообще ничего не делал. Должно быть, существует компания, и скорее всего американская, которая и осуществляет этот старый, несколько фантастический проект. Георг же, вероятно, состоит одним из самых маленьких пайщиков: денег у него ведь не так уж много. Это очень возможно. И я бы решительно ничего не возражал против осуществления его идеи (она сама по себе мне
