В Джибути три жалких отеля, но по распоряжению властей все они предоставлены прибывшим французским офицерам. Поэтому все остальные смертные вынуждены ютиться где попало. Ночуют в кафе, в ресторанах и даже на балконах, которые тоже сдаются внаем. Вот почему предприимчивые люди уже начали спешно строить дома из ящиков, в которых привозят сюда разного рода товары. Сойдет!
Кафе и рестораны, понятно, переполнены, и очень часто не хватает пива, содовой воды, виски и вина. Но вот приходит пароход, и запасы пополняются.
Когда же спускаются сумерки, кафе переполняются еще больше. В духоте и облаках табачного дыма сидят друг у друга на коленях, стоят у стен, устраиваются на подоконниках. И так как в общем скучно и неинтересно, то владельцы кафе развлекают своих гостей танцующими сомалийками и доморощенными герлс — под звуки старых хриплых граммофонов. Скоро, скоро появятся здесь ищущие приключений женщины, кокотки, кокаин и джаз-банд, и скука будет развеяна. Говорят также о возникающем «шикарном» публичном доме и, стало быть, цивилизация приближается к нам гигантскими шагами.
О самой войне, несмотря на то, что она происходит поблизости, сюда доходят только фантастические слухи, которые назавтра же опровергаются другими такими же фантастическими сведениями. Поэтому — мой совет — не доверяйте телеграммам, исходящим из Джибути, ибо в них больше необузданной лжи, чем правды.
Время от времени прибывает из Аддис-Абебы поезд с беженцами-европейцами. Тогда двуногие акулы бешено устремляются на вокзал, чтобы разнюхать, разузнать что-нибудь об абиссинской «конъюнктуре» — не надо ли чего-нибудь негусу, не продает ли что-нибудь негус. Увы, увы! Абиссиния богата своими недрами, но казна ее ничтожна, и о поставках и подрядах акулы мечтают совершенно напрасно.
Недалеко от нас — в британских владениях — внезапно, точно в сказке, вырос новый порт Зайла. Без шума и без хвастовства англичане чуть ли не в два месяца углубили гавань, выстроили набережную, и теперь в Зайлу смогут заходить большие военные корабли. Вот там акулы, пожалуй, действительно смогут поживиться, и часть их, вероятно, туда и переберется. Впрочем, этого добра достаточно повсюду…
Письмо второе…Вчера мой полковник дал мне поручение отправиться с небольшим отрядом к границе Абиссинии в юго-восточном направлении, чтобы сменить там другой отряд. Думаю, что тут преследуется не стратегическая, а чисто воспитательная задача — ознакомить меня и моих солдат с условиями быта в этой местности. Меня это очень радует, потому что дальнейшее пребывание в Джибути, в гнусной атмосфере хищнических вожделений, назойливости и неприкрытого цинизма действует тошнотворно. Кстати сказать, я начинаю думать, что среди людей действительно существуют разные породы, и во всяком случае их не меньше двух — высшая и низшая. Те, которые заполняют улицы и кафе Джибути, само собой разумеется, принадлежат к низшей породе, которую следовало бы отнести к так называемому отребью человечества. И, отправляясь в первобытные места, я заранее предвкушаю повторение той душевной умиротворенности, которую некогда испытывал, читая шатобриановского «Рене». Кто знает, может быть, там я влюблюсь в дикарку Селюте и поселюсь с ней если не в вигваме, то в хижине, выстроенной из хвороста и глины…
Между прочим: пустыня, залитая лунным светом, — зрелище неизъяснимое…
Письмо третье…Я уверенно рисовал себе, что буду писать вам буколические письма в духе благоуханных стихов Франсиса Жамма, но должен признаться, что с первого же дня моего прибытия в сомалийскую деревушку, я преисполнился злого и яростного омерзения, — не к людям, нет, а к той мелкой твари, которой щедро одарила природа эту местность и от которой положительно некуда укрыться.
Как-никак, от назойливости человеческой можно отделаться — презрительной ли интонацией, окриком, угрозой или уединением. Но от назойливости миллионов москитов, муравьев, клещей, стоножек и скорпионов — спасения нет.
Укусы москитов доводят до бешенства. Пронырливость особого вида зловредных клещей, впивающихся в тело, несмотря на плотно застегнутую одежду, и даже забирающихся под ногти, — вызывает адскую боль. Тело воспаляется и начинает гноиться. Перед сном я неизменно занимаюсь тем, что при помощи булавки извлекаю этих паразитов из своей кожи. Моя добыча еще ни разу не была меньше полусотни.
Стоножка — коричневый червь, размером в палец — это просто чудовище! Меня еще Бог миловал от него, но мой капрал, укушенный во время сна стоножкой, плакал от боли, как ребенок, и был уверен, что кто-то из озорства прикоснулся к его ноге раскаленным железом. Полчаса спустя нога посинела и до того стала чувствительной, что нельзя было к ней прикоснуться. Затем она была парализована. Капрала пришлось спешно отвезти в госпиталь в Джибути, где на третий день ногу пришлось ампутировать.
Об укусах скорпионов вы, вероятно, слышали. Укусы не смертельны, но тело пухнет прямо на глазах, как раздуваемый резиновый шар. Нападают скорпионы обыкновенно ночью. Чтобы спастись от них, ножки от своей койки я погружаю в миски с водой. Но скорпионы изворотливы, как контрабандисты. Они поднимаются по стенке на потолок палатки и оттуда бросаются на меня, едва только я смыкаю глаза. Как вы сами понимаете, приходится все время бодрствовать.
Борьбу с муравьями вы себе легко можете представить, но только имейте в виду, что их миллиарды. Укусив, они зарываются с головой и клещами в тело и, когда вы отрываете такого негодяя, вы не замечаете, что голова его осталась в коже. На другой день это сказывается наглядно и ощутительно — ваше тело покрывается гноящимися ранками, вызывающими нестерпимый зуд.
Так обстоит дело с находящимся здесь европейцем (сомалийцы этот кошмар переносят легче), который ни на одну минуту не может забыть об угрожающей ему опасности от маленьких, не всегда видимых бестий. Целые дни, чем бы вы ни занимались, вы беспрерывно должны быть настороже, и мысли ваши то и дело перебиваются страхом, что москит снабдит вас малярией или что какая-то тварь забралась в рукав, за воротник или в ухо. Право, нужен талант Эдгара По, чтобы описать эти страхи, мучения и бессильную ярость, особенно в ночные часы, — а не мое слабое перо. Так, повторяю, обстоит дело с человеком, попавшим в это адское место, не предусмотренное Данте с его девятью кругами ада. Но, как известно, человека сопровождают обычно предметы, без которых он никак не может обойтись, и чем культурнее он, тем больше предметов при нем находится. В неблаговолении к человеку здешняя природа направила свое жало не только против него лично, но и против его вещей. И безукоризненным орудием этого неблаговоления являются термиты, огромные серые муравьи с крепкими жвалами, работающими неустанно.
