Как же я в нём ошибался! Мог бы сообразить, между прочим! В тридцать втором году в петлице у него был кубарь, в тридцать пятом – шпала, а в тридцать седьмом… в тридцать седьмом произошло вот что:
Наш местный НКВДэшник Дмитрий Иванович Агеев пришёл к нам домой вечером и сказал, что мне следует срочно собираться и явиться туда, куда меня доставят, а более определённого ничего не сообщил – мол, и сам не ведает. С работой он всё уладит – не осерчает на меня руководство, если не выйду в смену в обычное время.
Собрался я, как в тюрьму, обрядился в свою старую армейскую форму, с Аней попрощался, будто навсегда, показал, где заначка, научил, как себя вести и что отвечать – судя по всему: ни её, ни сынов наших репрессии не коснутся, но строгие дяди неудобными вопросами запросто могут побеспокоить. Она мне яиц варёных собрала, отварной картошки молодой целый чугун, сала… второй мешок образовался. Потом уже Агеев меня на мотодрезине отвёз через Мурню на станцию Ахтуба, а оттуда машиной в степь к самолёту. Как я понял – это какой-то АИР, потому что пассажирский верхнеплан – видывал я такие на картинках про историю авиации. А тут прохаживается военный в чине комкора и поглядывает на наручные часы. Вот ему меня и представили: «Беспамятный Иван Сергеевич доставлен». Ни гражданином Дмитрий Иванович меня не назвал, ни товарищем – чувствую, сомневается он в моём статусе на данный момент.
Я тоже сомневался, поскольку не силён на предчувствия, поэтому ничего определённого насчёт своей будущей судьбы представить себе не мог. С одной стороны – меня не арестовали дома, с другой – год нынче уж больно страшный. Донос? Да, вроде, особо некому. Я специально так строил жизнь и отношения с коллегами, чтобы держаться в тени, никому не мешать и не вызывать зависти… хотя, тут наверняка не скажешь – люди порой такому завидуют, что диву даёшься, а уж какие пакости они от этого способны совершить – слов нет.
Однако, решил «икры не метать», держаться спокойно. Потому что тогда меньший «откат» пойдёт на семью. Это я свои переживания описываю – были они у меня нешуточные.
Поглядел на меня комкор неодобрительно, да и говорит:
– Садитесь в самолёт, красноармеец, – и сам тоже следом забрался.
Глава 5. Приграничные конфликты
Взлетели мы и пошли на восток – это я понял потому, что Волга так ни разу внизу и не появилась. Она нынче разлилась от половодья, никак не пропустил бы – идём-то мы на удобной высоте, землю прекрасно видно и никакой тебе облачности. Шум в салоне умеренный, даже разговаривать можно. Собственно, тут ко мне этот комкор и пристаёт, голос уверенный, и первый же вопрос буквально сносит с ног:
– При каких обстоятельствах вы познакомились с басмачом Кобыландыевым?
«Ах ты, – думаю, – плесень, гэбня кровавая в бою не бывавшая… счазз… всё тебе расскажу»
Вслух же, сдерживая вскипающую в душе ярость, изложил я следующее:
– С красноармейцем Кобыланды Кобыландыевичем Кобыландыевым я познакомился летом тысяча девятьсот тридцать второго года – на военных сборах. Потом мы оба вместе с частью, где проходили службу, были направлены в зону боевых действий. Там красноармеец Кобыландыев буквально у меня на глазах проявил себя умелым и инициативным защитником Советского строя и завоеваний Революции – образцово выполнял задания командования, был беспощаден к врагам нашего отечества. Он дисциплинирован, выдержан, характер имеет твёрдый, стойкий. К женщинам относится тактично, семейные узы хранит надёжно. С соратниками поддерживает ровные деловые отношения.
«Вот тебе, – думаю, – моя позиция»
– Благородно, конечно, товарищ Беспамятный, что вы так хорошо отзываетесь о фронтовом друге. У нас тоже не возникало к нему никаких претензий, до последних событий на Дальнем Востоке. А потом были собраны дополнительные сведения о его юности, и установлено, что он не так прост, как кажется. Нашлись люди, видевшие его в одной из банд, действовавших в Туркестане в конце двадцатых годов. Более того, есть основания полагать, что он был курбаши – главарём целой шайки, сновавшей за границу, словно к себе домой. Последнее свидетельство относится к тридцать первому году, а в тридцать втором Кобыланды появляется уже в окрестностях Астрахани в качестве мирного жителя и призывается на военные сборы.
– И что, он даже имени не изменил? – удивился я.
– Это имя переводится как «отважный леопард», – в голосе собеседника послышалась ухмылка. – Не мог мальчишка от него отказаться. Кстати, наши его не так-то упорно и искали – просто приметили, что банда перестала появляться из-за кордона, ну и успокоились.
– А они что, сильно зверствовали? – продолжил я расспрашивать.
– Свидетельств об этом не найдено – поминалось, что гоняли стада с нашей стороны на сопредельную, а оттуда возили контрабанду. Есть даже непроверенные подозрения, будто или действовали подкупом, или очень хитроумно водили за нос пограничников. В общем, упоминаний о боестолкновениях с бандой курбаши Кобыланды в архивах не нашлось. Зафиксированы слухи о ссоре между ним и другим атаманом, но ненадёжные.
– Тогда не вполне ясно, – выражаю я сомнение, – каким образом юнец смог возглавить вооружённое формирование. На Востоке ведь уважают седины…
– Дерзость и жёсткую руку там тоже ценят, – последовал ответ. – По анкете твой подзащитный – сын чабана. Так вот – эти данные подтвердились. Он действительно сын чабана. Очень уважаемого чабана. Настолько уважаемого, что люди к его имени сзади прибавляют словечко «бай». Впрочем, к Советской власти он лоялен, в сопротивлении курсу партии замечен не был.
По мере развития разговора возникало впечатление, будто это я веду допрос. Ох, неспроста это – не иначе, сейчас умышленно притупляют мою насторожённость, чтобы выяснить нечто важное. В общем, как-то всё не так.
Сижу, молчу. Мне ведь ещё обещали рассказать о каких-то «последних событиях» на Дальнем
