Мюри протер глаза, посмотрел еще раз и с уверенностью, что ему это показалось, передал кольцо Куртису.
— Что за колдовство?.. — воскликнул тот, взглянув на кольцо. — Поглядите, пожалуйста… Кольцо, как побывало у вас в руках, изменилось… Клянусь вам, что этих змей не было. Они сами явились каким-то непонятным, необъяснимым образом…
Мюри задумался.
— Ну, делайте, что выйдет… — наконец сказал он. — Только поскорей…
Через час Куртис зашел к нему в лабораторию:
— Удивительно… Это кольцо положительно заколдовано… Я не знаю, чем и объяснить… Как только я начал делать змей, они как будто сами вырастали. Вот, поглядите… В другое время над такой работой я просидел бы дня два, а теперь я ее окончил в какой-нибудь час…
Мюри взял кольцо. Это была точная копия того кольца, которое принес в магазин странный господин в очках, за исключением изумрудных глаз у змей и камня посредине. Работа была удивительно тонкая и отчетливая. Переплетенные змеи казались живыми и готовыми броситься, чтобы ужалить.
Объяснив себе все происшедшее с Куртисом тем, что, починяя кольцо, принесенное в магазин странным господином, он слишком запомнил форму составляющих его змей и на память сделал копию, что ему блестяще удалось, Мюри, поблагодарив Куртиса, спрятал кольцо в ящик и принялся за работу.
Вечером, немного позднее обыкновенного, Ворт, окончив свои сплавы и заперев лабораторию, с кольцом в боковом кармане тужурки вышел на улицу.
Первую половину дороги Мюри прошел довольно благополучно, за исключением легких приступов головокружения и слабости, зато оставшийся конец он еле-еле брел в полубессознательном состоянии, останавливаясь и отдыхая каждые пять-шесть шагов. И чем дальше он шел, тем все тяжелее ему становилось, слабость усиливалась, глаза начинали ничего не видеть, кольцо жгло грудь и давило с тяжестью стопудовой гири…
С трудом дойдя до своей квартиры, запыхавшийся и измученный Ворт быстро скинул тужурку и хотел лечь на кушетку, но едва только тужурка с лежащим в кармане кольцом покинула плечи Мюри, он почувствовал сразу облегчение и энергия с удвоенной силой вернулась к нему.
Тогда только впервые Ворт подумал о кольце, как о причине его странной болезни и, подозрительно вынув его из кармана, развернул и стал рассматривать… Переливы всех цветов радуги с преобладающими тонами зеленовато-розового и нежного зеленого цвета были до того красивы, до того ласкали и очаровывали зрение, что Мюри бессознательно надел кольцо на палец.
Внезапно все поплыло перед его глазами. В густом, кровавом тяжелом тумане появились сначала неясные, потом все более резкие образы, среди которых Ворт ясно различал страшную голову старика и прелестное лицо девушки, виденное им раньше…
Кольцо, как расплавленный металл, жгло палец и Мюри, напрягая остаток воли, хотел было его снять, но был уже не в силах… Воля перестала сопротивляться и Ворт почувствовал, что летит в какую-то бездонную темную пропасть. Еще одно последнее усилие сделал Ворт, чтобы вырваться из окружающего его мрака и тут ясно почувствовал, как внутри его борются два начала, два «я», одно из которых неудержимо тянет его в пропасть, другое же старается сопротивляться всеми силами…
Но вот сопротивление делается все слабее и слабее и, наконец, Мюри в хаосе переживаний ясно ощутил, как что-то как будто порвалось в нем… последнее звено, связывающее его с миром, разбилось и он, уже не удерживаемый ничем, с головокружительной быстротой полетел в пропасть, не думая ни о чем и только радуясь концу этой мучительной борьбы его двух «я»…
Сначала перед Вортом мелькали какие-то видения, образы, лица, средневековые строения, замки… потом развалины, которые он как будто где-то видел раньше… Далее перед глазами начали проноситься храмы, строения древней архитектуры, люди в странных одеяниях…
Мало-помалу видения заволакивались туманом… туман сгустился, принимая неясные расплывчатые контуры головы ужасного старика, который, казалось, хотел броситься на Мюри…
Все перепуталось, перемешалось в дикой неудержимой пляске… и Мюри окончательно потерял сознание.
Очнулся Мюри Ворт на берегу большой широкой реки и с удивлением огляделся кругом.
С одной стороны большая, теряющаяся вдали, полоса раскаленного солнцем песка, с другой — широкая река, по берегам которой густо разросся высокий тростник. Кое-где высились несколько пальм вперемешку с олеандрами и гранатами, от которых веяло тонким ароматом, как благоухание курильниц.
Время близилось к закату и прозрачная синева реки горела в лучах заходящего солнца. Легкая розовая дымка над водой казалась дыханием богов.
На отмели в небрежных позах лежали несколько крокодилов. Ближе к берегу среди лотосов и водяных лилий стояли фламинго, внимательно поглядывая по сторонам. Один из них расправил свои розовые крылья, поднялся на воздух, на мгновение как бы замер и затем быстро полетел вдоль реки.
Машинально следя за полетом птицы, Мюри слегка приподнялся. Мозг лихорадочно работал, стараясь разобраться в ощущениях. «Я» как-то странно двоилось. Мюри ясно сознавал, что он Мюри Ворт, бывший студент Оксфордского университета, служивший в магазине Пеккерса на Беккер-стрит и в то же время он чувствовал себя кем-то иным.
Берега реки, около которой он лежал, были ему хорошо знакомы. Вот этот выступ с большой пальмой, островок, покрытый густым тростником, лилии, цветы лотоса… Сколько раз он их видел!.. А между тем, лондонский Мюри никогда не выезжал за пределы Англии.
Мюри чувствовал, что он переживает нечто таинственное, странное, не поддающееся анализу человеческого ума и эта невозможность понять случившееся, отнестись критически к совершающемуся заставляла его болезненно напрягать мозг, стараясь найти выход из тупика невероятности…
Еще несколько мгновений, как ему казалось, тому назад, он был в своей небольшой уютной комнате в Лондоне и, вдруг, пустыня, река, тропическая растительность, крокодилы…
Своим вторым я Мюри «знал», что он находится на берегу древнего Нила, что перед ним вдали высятся строения таинственного Египта, где он живет, но его первое «я», «я» лондонского Ворта, не хотело мириться с этим.
Поборов сильным напряжением воли слабость, Мюри приподнялся с песчаного бугра, на котором лежал. На мгновение его взгляд удивленно остановился на широкой белой одежде, в которую он был одет, но тотчас же привычным жестом,
