– Но, сэр, – прервала я его, – моя камера совсем маленькая. И будет намного лучше, если я приду на основной спектакль. Буду стоять за кулисами и снимать танцоров под разными углами.
Я вспомнила Эдди Штайхена, оценившего расслабленные позы моих клиенток на фото, а также Флойда Гиббонса, которому нравились мои «морпехи в неформальной обстановке». Возможно, я смогу подобным образом сфотографировать и танцовщиков балета.
И вот в канун Рождества я стояла за кулисами, когда занавес поднялся. Давали «Лавку чудес». На сцене, словно во сне, разворачивалась история про магазин волшебных игрушек, полный танцующих кукол. Декорации выполнил друг Гертруды, Пикассо. Блестели костюмы, музыка захватывала. На моих глазах две куклы из канкана, мужчина в вечернем костюме и женщина из «Мулен Руж» в цветистой юбке исполнили друг для друга танец любви. В программке было указано, что это Леонид Мясин и Лидия Лопокова. Во время всех этих скольжений, прыжков и поддержек они двигались потрясающе легко. Непринужденно, без напряжения. Я щелкала затвором беспрерывно, надеясь уловить мгновения этого действа. Они оба вплывали за кулисы в каких-то десяти футах от меня. И тут Лидия согнулась пополам и начала судорожно хватать ртом воздух. Я увидела проступившие пятна пота на ее костюме. Мясин тоже обливался потом. К ним подскочили мужчина и женщина из обслуживающего персонала, которые промокнули им лица полотенцами и предложили стаканы с водой. Они не заметили меня, и я фотографировала. Тем временем балет на сцене продолжался. Мужчина-служитель снял с Лидии балетную туфельку и начал массировать ей ногу. Я слышала, как она стонет. Туфельку снова надели, и танцоры вернулись на сцену.
– Тяжкий труд, – заметила я, обращаясь к служителю.
Он обернулся, и мне начало казаться, что этот балет вконец одурманил меня.
– Стефан, – тихо выдохнула я.
Как он мог тут очутиться? И все же это был он.
– Тихо, – предупредил меня он и жестом позвал спуститься за ним по лестнице.
Мы очутились где-то ниже уровня сцены.
– Я больше не Стефан, – заявил он. – Вы должны звать меня Николай. Ник.
– Что случилось? Почему вы здесь?
– Все потом, – оборвал меня он.
Я вернулась за кулисы как раз на гранд-финал. Куклы и кукольник танцевали вместе. Очень живописно.
– Политика, – объяснил мне Стефан.
Мы сидели у меня в комнате. Уже наступило рождественское утро. Вместо того чтобы идти ко всенощной мессе, я осталась в театре, где сцена превратилась в место для пиршества. Столы ломились от еды и водки, вся компания много ела, много пила и смеялась.
– Русские вечеринки не похожи ни на что другое, – сказал мне Леон.
Он увидел меня, гостью Дягилева, и нисколько не удивился, что я знакома с «Ником».
– Это Париж, – только и заметил он.
Я видела, как Дягилев направил на Мясина свою трость и коснулся ею каждого его плеча.
– Этот балет создал Леонид, – рассказал мне Ник. – Но я, как и он, думаю, что кукольник тут все-таки Дягилев.
– Серж, наверное, хочет, чтобы его танцоры были машинами, – вставил Леон.
Гулянье закончилось на рассвете.
И только теперь в моей комнате мы со Стефаном могли наконец-то нормально поговорить.
– Я выбрал неправильную революционную группировку, – сказал Стефан. – В итоге товарищи начали убивать друг друга. И мне пришлось убраться оттуда.
– Я почему-то не могла себе представить, что вы работаете с танцорами, – сказала я.
– Вообще-то, я представился массажистом. И уже неплохо поднаторел в этом, – ответил он.
– Но балет – это так… аристократично, что ли, – продолжила я.
– Дягилев использует сюжеты народных сказок. Он выяснил, как можно делать деньги на фольклоре нашего народа, – сказал Стефан.
– Где-то я уже такое слышала, – заметила я. – А вы ходили в отель Жанны д’Арк?
– Лучше туда не соваться. Там знают Стефана, а не Николая.
– Но вам, конечно, все равно нужно посетить мадам Симон.
– Нет, – покачал головой он. – Мне сейчас лучше придерживаться новой жизни. У меня есть враги. И нам с вами тоже больше встречаться нельзя.
– Но… – начала я.
А потом остановилась. Что вообще происходит с этими революционерами? Слава богу, наши ирландские повстанцы объединены.
Дягилеву совершенно не понравились фотографии, которые я принесла ему через три дня после Рождества.
– У вас мои танцоры выглядят как загнанные лошади, только что закончившие пахать поле плугом. Отвратительно.
Он порвал мои снимки.
Думаю, ему не хотелось, чтобы кто-то увидел реальность, скрывавшуюся за красивой иллюзией. С другой стороны, весь Париж сам преобразился в громадную декорацию, заполненную актерами. Некоторые, вроде Стефана, по политическим соображениям превратились в кого-то другого, но другие, например возвратившиеся с войны американские ветераны, переделывали себя здесь. Потому что, один раз увидев Париж, они не могли вернуться к себе на ферму, на завод, за рабочий стол клерка. А насчет себя я уже не была уверена. Кто я – актриса или просто зрительница из зала? Я скучала по Маргарет и Мод. Тосковала по Питеру.
16 мая, 1920
Жанна наконец-то официально стала святой. Сегодня ее канонизировали в Риме. «Мои поздравления», – сказала я, двигаясь сквозь толпу на площади Пирамид, чтобы положить свой букет лилий на гору цветов перед статуей Девы, которая так вдохновляла меня в первые дни в Париже. «Прошу тебя, благослови Мод, Констанцию и меня, – молилась я, – а также всех женщин, которые сами встали на свою защиту. И пошли какой-нибудь особый знак сестре Мэри Агнес. Она, должно быть, на седьмом небе от счастья. Наконец заставила папу образумиться. Давно пора. Аминь».
Вернулся Флойд Гиббонс, на этот раз со своей женой. Он написал бестселлер, книгу про битву при Белло Вуд, и у него теперь была новая работа – репортер на радио.
Очень современный парень, этот Флойд. Я пыталась подбить его на то, чтобы отправиться в Ирландию и подготовить программу о войне за независимость.
– Скучно и опасно, – ответил он. – Плохая комбинация.
Вместо этого Флойд, его жена и я пошли в «Ритц». В город вместе с мужем Джимми Пикфордом приехала Олив Томас. «Флэппер» собственной персоной.
– Интервью со звездой кинематографа всегда попадает на первую страницу, – заявил Флойд. – Мы вытащим их в город. А вы сфотографируете. Развлечемся немного.
– Нет, спасибо, – ответила я.
– Париж – это праздник, – обратилась ко мне его жена. – Не стоит быть единственным человеком, который отказывается хорошо проводить здесь время.
– Вы Келли из Чикаго, – сказала мне Олив Томас, когда мы с ней познакомились, – а я Даффи из Питсбурга.
Она была очень красива. Белоснежная ирландская кожа. Голубые глаза.
– Поехали гулять с нами, – предложила она после интервью. – Покажем французам, как веселиться по-настоящему.
Я попыталась. Честно, я старалась. Пила шампанское, танцевала с Флойдом чарльстон. Но на самом деле все это время хотела оказаться сидящей у огня рядом с Питером в нашем маленьком домике на западе Ирландии.
Мы попрощались с Олив в три часа утра. А через два дня она неожиданно умерла. Статья Флойда вышла на первых
