– Их всех выселили отсюда? – спросила я у Мауры.
– Да, всех, – ответила она. – И это было смертным приговором. Некуда податься, нет работы, невозможно заработать денег. Я вообще удивляюсь, как кто-то мог выжить тут в те дни или уехать в Америку.
– Кое-кто отправился туда раньше, – сказала я. – В нашей семье это был мой дедушка Патрик.
Сколько я слышала таких историй – американских сказок про тяжелый труд, выживание и успех. Но я была не способна представить себе это место. Или жестокость Мерзавцев Пайков. А сегодня я не только познакомилась с одним из них, но и стояла на клочке принадлежащей мне ирландской земли.
Это ошеломляло, и меня переполняли эмоции. Прикрыв глаза, я смотрела на залив и пыталась на месте этих руин нарисовать в воображении оживленную деревню. Напротив домов причаливают к берегу рыбацкие шхуны, звучит детский смех, и все вокруг разговаривают на языке, который я сегодня слышала от этой женщины. На моем настоящем родном языке.
Каким-то образом ирландцам удалось продержаться. И теперь я была уверена, что Англии не победить. «Черно-коричневых» вышвырнут отсюда, а Ирландия снова станет свободной нацией.
Сквозь мои прикрытые веки пробивалось розовое сияния. Я открыла глаза и увидела, как в обрамлении из розовых и пурпурных облаков в залив Голуэй садится красное солнце. Потрясающая картина. Старая женщина показала в то место, где солнце уходило в воду.
– Благословенный остров, – сказала она. – Tír na nÓg.
– Там Америка, – кивнула я. – Куда отсюда уехало столько людей.
– Но их души возвращаются, – сказала женщина по-английски. – Чтобы создавать свой рай здесь.
Мне захотелось зайти в воду, которая в красках заката стала красной. Пока мы с Маурой снимали ботинки и носки, женщина улыбнулась. Моя босая нога сразу же наткнулась на маленький острый камешек.
– Ой!
Я подняла ногу и осмотрела ее. Старая женщина засмеялась и показала мне свои ступни, защищенные толстым слоем жестких мозолей. Она повела нас в прибой.
Холодная вода хлестала по щиколоткам. Когда волны откатывались назад, оставляя на оголившемся берегу хлопья подсвеченной закатным солнцем пены, ноги мои оказывались все в алых пузырьках.
Женщина что-то сказала Мауре, и та обратилась ко мне:
– Я не уверена, что правильно ее понимаю.
Маура задала какой-то уточняющий вопрос, и они еще некоторое время говорили по-ирландски. Наконец Маура сказала:
– Она использует местное слово, которого я не знала. Рыбацкий термин. Mearbhall. Есть похожее слово, означающее «поразительный», но это лишь часть того, что она имеет в виду. Она говорит, что иногда, когда рыбаки находятся в море ночью, из глубины исходит странный свет, сияние, которое освещает им рыбу.
Пока Маура объясняла это мне, старушка кивала.
– Возможно, она имела в виду флуоресценцию? – предположила я.
– Возможно, – сказала Маура, – но рыбаки видят в этом свечении своего рода чудо. И как раз сегодня в заливе горит mearbhall.
Mearbhall. Маура сказала, что в потусторонний мир можно попасть через колодец, озеро или в момент внезапного озарения. И сейчас, когда я стояла на этом пляже и волны, то увлекая меня в залив, то отпуская, бурлили вокруг моих босых ног в красных от заката пузырьках пены, какая-то часть меня вдруг открылась и воссоединилась с этим местом, с этими людьми, с этой историей. Я думала, что моя семья оставила всю свою боль в прошлом. Что мы выжили, а раз так, отлив прошлого не может утянуть нас за собой. Мы сбежали от Мерзавцев Пайков и сержантов Симмонсов, оставшихся тут. Но так ли это было на самом деле? Ирландские американцы, чикагские ирландцы – да, мы многое приобрели, но при этом утратили часть самих себя. И насколько это приемлемо для человека, если он, получив весь мир, страдает из-за того, что потерял собственную душу?
Моя душа… Мне удавалось игнорировать ее, когда я была с Тимом Макшейном. И чувство вины не захлестывало меня до того памятного дня в соборе Нотр-Дам. Но отец Кевин отпустил мне грехи, и вместо троекратного прочтения «Аве, Мария» во искупление я практически получила от него Питера. Я снова стала приличной женщиной, хотя и скоропостижно умершей для моей семьи и всего Чикаго. Во время войны о душе переживать было просто некогда – нужно было двигаться, действовать, выполнять долг, выживать. Но стоя здесь, я вдруг осознала, что душа моя неподвластна ни Церкви, ни священникам, ни даже мне самой. Может, она принадлежит этому месту? Может, мое самое глубинное «я» все-таки говорит на языке этой пожилой женщины? Может, утратив понимание слов, я потеряла часть себя?
Mearbhall, понятие, которое я не могла выразить по-английски. Это был свет внутри меня, который невозможно было объяснить даже самой себе.
Солнце опускалось за горизонт на западе. Красно-янтарное небо постепенно темнело. Взошла луна. Ноги мои закоченели. Я шагнула назад и, очутившись на песке, наклонилась и начала растирать правую ступню. Оказавшаяся тут как тут старушка уже массировала и растирала мне левую.
– Болит, – сказала я Мауре.
– Это жизнь возвращается, – кивнула она. – И начинает циркулировать кровь.
Моя ирландская кровь.
Глава 26
Когда мы возвратились в гостиницу, мистер Дженсон и остальные члены комитета по-прежнему сидели в библиотеке, развалившись в своих креслах лицом к огню. В камине горело дерево, не торф, а я пробыла в Голуэе уже достаточно долго, чтобы понимать, что в стране, где так мало деревьев, эти большие поленья стоят больших денег. Маура показывала мне Барнский лес, когда мы возвращались в Голуэй уже не по берегу, а по дороге.
– Он относится к поместью Линчей, – сказала она. – Арендаторам не позволяется брать даже опавшие ветки. Потому что все деревья принадлежат лендлордам. «Ирландия в высшей степени одетая и одновременно в высшей степени голая», – цитировала она. – Это слова из «Истории Ирландии» Джеффри Китинга. А ведь когда-то нас называли «и без того лесистым островом, заросшим лесами». Но каждая новая волна завоевателей вырубала деревья: викинги – для своих пиратских дракаров, нормандцы – для замков, а потом англичане – для своего военного флота. Про тех британских моряков говорили, что это «смельчаки, надежные, как их корабли из дуба». Вот только дубы эти были нашими. И в итоге в Ирландии осталось очень мало деревьев, которые росли бы не на территории поместий богачей.
Выходит, крестьяне-арендаторы не могли топить свои очаги дровами, а вот отель «Грейт Саутерн» мог себе это позволить без проблем.
Сирил заторопился нам навстречу:
– Где вы были? Поезд отправляется через полчаса!
– Но вы ведь сказали, что паровоз на Донегол уйдет не раньше девяти, а сейчас только восемь, – удивилась я.
Голос подал мистер Дженсон:
– Вы не едете с нами в Донегол, мисс Келли. Вы возвращаетесь в Дублин и там садитесь на корабль во Францию. Я не могу допустить больше таких
