Когда я пришла к мадам Симон, она, не задавая никаких вопросов, сказала:
– Vite. Vite.
Жоржетта объяснила, что дома моды скоро закроются на vacances de Noël – рождественские каникулы, насколько я догадалась. Постепенно я осваивала французский. Клиентки мадам хотели получить платья к праздничным торжествам. Жоржетта вручила мне журнал с фотографией женщины в каком-то восточном с виду наряде. Все было очень красиво, а фото выглядело почти как картина. Я указала на нее и задвигала руками, показывая, будто шью: почему мадам Симон не может скопировать это по фотографии?
– Non, – сказала Жоржетта. – Il faut présenter les nouveaux[50].
Мадам показала мне имена пяти женщин, которые хотели сшить платья к Noël. То есть к Рождеству. Сегодня было 5 декабря. Как можно сшить пять платьев от кутюрье за десять дней? Только если жутко спешить.
Меньше чем через час я уже была на пути к Дому моды Поля Пуаре. На мне были один из костюмов мадам Симон глубокого синего цвета и пелерина. В записке от Алена из «Ритц» я была представлена как мадам Смит. Не очень-то замысловатое имя. Зато легко запомнить.
Перед магазином на Вандомской площади в глаза мне бросилась одна фигура – думаю, сам Маршалл Филд хотел бы себе такую. В витрине, переполненной разными товарами, женский манекен, одетый в юбку из золотой парчи и пурпурную бархатную тунику, стоял в окружении других таких же манекенов, выряженных фаворитками султана, призванными развлекать его величество. На нескольких мужских манекенах были длинные мундиры с богатой вышивкой, а в тюрбане одного из них красовалось павлинье перо.
Я вошла внутрь.
– Вот это да! – восторженно произнесла я при виде женщины-служащей, которая подошла ко мне.
Она слегка поморщилась, но скрыла это за механической улыбкой и сказала с английским акцентом:
– Вы, полагаю, американка.
– Да, – подтвердила я. – И очень рада, что вы говорите по-английски.
Мне не хотелось бы упражняться в своих шарадах еще и с ней.
– Очень впечатляющая витрина, – заметила я.
– Это сцена из знаменитого приема мистера Пуаре в восточном стиле под названием «Тысяча и две арабские ночи», который состоялся этим летом, – пояснила она.
– А, понимаю, – кивнула я. – В дополнение к «Тысяче и одной ночи».
Она тоже кивнула и, подведя меня к большой фотографии, указала на нее.
– Здесь сам месье в костюме калифа, – сказала она. – А это лорд Актон. Из него получился очень хороший восточный владыка, вы не находите?
Выглядел он нелепо, но я об этом промолчала.
– Я приехала в Париж, – начала я, – с мужем, который занимается зерном.
Она снова кивнула.
Должна сказать, здесь не было никаких вешалок и стоек, как на цокольном этаже универмага Филда. Нужно было просто сесть, а модели проходили перед тобой парадом. Все женщины были очень красивые. Интересно, сколько им за это платят? Не думаю, что много.
Я сообщила мисс «Правь, Британия, морями», что хотела бы сделать для себя несколько пометок. Я вынула свой блокнот. Боже. Она просто-таки пялилась на меня. Как же мне рисовать в таких условиях? Первый наряд – узкая длинная юбка с перехватом ниже колен из красного атласа и жакет, инкрустированный блестящими камешками.
– Боже, они что, настоящие? – спросила я у нее.
– Это полудрагоценные камни, – ответила она.
– Сколько стоит? – поинтересовалась я.
– Пятьсот франков, – сказала она.
– Сто долларов!
Я еле сдержалась, чтобы не перейти на визг. Столько же стоит «Форд Модель Т».
Она проследила за тем, как я записала у себя в блокноте – $100.
– Может быть, вы хотели бы сделать эскиз этого платья?
Что?
– Ну… да, хотела бы, – ответила я.
– Только у вас, похоже, не слишком острый карандаш, – продолжала она.
Я непонимающе взглянула на свой карандаш.
– С ним все в порядке, – медленно протянула я.
– За небольшую плату я могла бы вам его подточить, – предложила она.
– Вот как, – отозвалась я.
– Десять франков.
– Что? – На этот раз мой голос все-таки сорвался на визг.
– И я позволю вам сделать эскизы пяти платьев.
– Но…
– Хорошо. Десяти платьев. И помните, что модели будут стоять неподвижно.
– А они тоже… будут рассчитывать на вознаграждение? – полюбопытствовала я.
– Конечно, – последовал ответ.
Еще один большевик? Что мне делать?
– Ладно, мисс Ленин.
При этих словах она застыла на месте.
– Думаю, мы можем заключить сделку.
– Меня зовут мисс Джонс, мисс Смит, и мы с вами больше никогда не увидимся.
Я подумала, что будет нелегко объяснить мадам Симон, как мадемуазель Джонс раскусила меня и потребовала взятку. Мне оставалось лишь сделать наброски, а потом отсчитать десять франков. Женщина тут же все поняла.
– C’est la vie[51], – просто сказала она.
Я вспомнила своего брата Марта, который платил по доллару парням, доставляющим ему «Трибьюн» и «Чикаго Америкэн», чтобы иметь стопки газет ровно к семи утра. А что за конверты я раздавала уборщицам в «Уорд»? Тоже своего рода подкуп. «Это на смазку шестеренок», – говорил Майк о дополнительных выплатах поставщикам сантехнического оборудования и о вкладах в фонды избирательных компаний олдерменов.
Возможно, Чикаго и Париж, в конце концов, не такие уж разные.
Наброски получились у меня хорошо. Мадам Симон забрала пять набросков и дала мне двадцать пять франков. Если отнять десять франков, которые я отдала мисс Джонс, то мне удалось заработать пятнадцать франков, или три доллара, и это при том, что у меня оставалось еще пять эскизов на продажу. Я чувствовала себя ужасно деловой. Ожидала, что вечером на меня накатят угрызения совести, но избежала этого, заказав себе boeuf bourguignonne[52] в «Л’Импассе» и допив свою бутылочку «Поммара».
К Рождеству я заработала сто франков, удвоив свой капитал.
Рождественский ужин я провела с мадам Симон и Стефаном в «Л’Импассе», который был открыт только для особых посетителей. В церковь я не пошла. Всенощная месса переполнила бы меня тоской по дому и близким. И вообще, зачем давать злой фее шанс напомнить мне о моем позоре? В январе мадам Симон заявила, что глупо платить еще за месяц в гостинице. Сказала, что у меня должно быть свое место жительства, residence. Все это она произнесла по-французски, однако незнакомые раньше слова уже начинали обрастать для меня смыслом, если она говорила медленно и смотрела прямо на меня.
Мадам Симон нашла для меня огромную комнату с окнами на площадь Вогезов рядом с домом, где когда-то жил Виктор Гюго. «Спальня для девушки», – сказала она. Хозяин умудрился втиснуть в пространство под карнизом крошечную раковину, унитаз и биде, предназначение которого она объяснила мне дополнительно. В углу расположилась кухня.
– Для семьи такое не подойдет, – заявила ему мадам Симон, а потом подчеркнула, что ни один художник тоже не согласится жить так далеко от Левого берега или Монмартра.
Она продолжала напирать, мол, ему еще повезло, что меня это заинтересовало. Одинокая женщина, аккуратная домохозяйка – красота. Через час таких переговоров с мадам Симон бедняга хозяин уже упрашивал меня снять эту квартиру
