Учения у нас проходили каждый день. В основном марши. И пешком и бегом. От завтрака и до позднего ужина. С небольшим перерывом на обед. Походная кухня-то всегда с собой. Так что пятнадцать минут на обед – и опять вперед. Я частенько слезал с коня и шел, а иногда и бежал вместе со всеми. И питался из того же котла. Но панибратства не было. Да и какое может быть панибратство, когда у меня в руке всегда была палка, которой я охаживал без жалости нерадивых солдат. Прошло всего-то несколько месяцев, а кто бы смог узнать в этих здоровенных мужиках прежде худеньких и затуканных парнишек…
Я тоже окреп. Правда, в Шварца я не превратился, оставался таким же сухим и жилистым, но силушки прибавилось. Теперь я мог держать на вытянутой руке меч или пистолет сколько угодно, при этом беседуя с кем-нибудь. И эта железяка меня совершенно не напрягала. И с мечом я обращался довольно неплохо. До настоящего мечника мне было, как до Пекина, так сказать, ползком, но я и не расстраивался. Основное мое оружие лежало у меня в кобурах. Два в набедренных и два в седельных. И владел я теперь этим оружием виртуозно. С тридцати шагов белке в глаз, конечно, не попаду, а вот башку точно отстрелю. С таким-то калибром. 12,5 миллиметра. Хотя сейчас и позже делали пистоли с калибром и в 18 и даже в 22 миллиметра. Вот это дуры… Нет, я даже сейчас такой после выстрела в руке не удержу. И из мушкета я стрелял чуть ли не лучше всех. Были, конечно, уникумы, которые даже из наших мушкетов попадали в прорезь рыцарского шлема с шестисот метров. Вот для них я просил Дитмара сделать четырехфутовые мушкеты. Вот это у меня и будут штуцеры и штуцерники. Из таких штуцеров мои уникумы будут ссаживать рыцарей метров за семьсот. Вот десяток таких ребят я и хотел собрать вокруг себя. Но пока рядом со мной находились двое таких стрелков. Правда, у Дитмара еще что-то не получалось, но это именно пока. Он парень толковый и упорный, своего все равно добьется. Проверено.
На личном фронте у меня все было вообще великолепно. Эльза выросла в настоящего руководителя. Я даже как-то посоветовал Гюнтеру обратить на нее внимание. Как-нибудь потом. Сейчас у нее работали больше полусотни человек, и прекрасно работали. Погреб был забит бочонками с порохом и ящиками с патронами. Она, кстати, научилась покрывать пороховые ядра камфорным маслом и добавлять туда марганец. Сама, без подсказок. Я ей только намекнул на это когда-то, а она взяла и сделала. Теперь этот порох хранился в самом дальнем углу погреба, так как мог храниться вечно. Только в моих пистолетных патронах использовался именно этот порох, так как он был самого лучшего качества. За это получила от меня в подарок десять гульденов и маленькую смирную лошадку. На которой я чаще всего и ездил прежде. Пришлось мне взять себе коня. Не боевого рыцарского, конечно, таких и было-то у нас всего семь голов, да и то три от вассалов достались, а простого верхового коника. Но мне он понравился. Главное, что смирный. Ну а в постели она, как всегда, была ураган. После нее я утром ходил шатаясь. Но и Беата от нее не отставала. Нежная и всегда веселая, покладистая и ласковая, утром я от нее тоже еле уползал. Своими ласками она меня заводила так, что я орал едва ли не громче нее. Поэтому, чтобы не свалиться как-нибудь обессиленным, я частенько ночевал со своими солдатами в походах.
Шучу – не от этого, конечно. Просто иногда мы уходили от замка довольно далеко. За эти осенние и зимние месяцы мы обошли все баронство вдоль и поперек. Курт свой батальон дрессировал точно так же. А уж сколько мы патронов сожгли – не сосчитать. Зато теперь я в своих солдатах был уверен. Пушки двигались вместе с нами. Пушкари тоже многому научились. Правда, и пороха пожгли немерено. Теперь мешочки с порохом были холщовыми, шелка на них не напасешься. Даже хозвзвод был вместе с нами. И они тоже многому научились. И лагерь разбить, и солдат вовремя покормить, и лафет, если надо, подремонтировать. Сколько грязи перемесили – ужас. Это хозяйственникам хорошо – заскочили в свои телеги и едут посмеиваются, а мушкетерам приходилось очень нелегко. Это не летние сухие дороги. Тут на сапоги столько глины нацепишь, что получается вес троих сапог. Но ничего, выдерживали.
Рождество проводили в лагере. Я тоже. Пришлось. Отправься я в замок, Беата обидится, а если уйду в город, то обижу Эльзу. Так что пришлось встретить Рождество с солдатами и отцом Магнусом. Он меня даже похвалил, что я в такой светлый праздник не занимаюсь блудом, а провожу время в молитвах. С церковью у меня отношения были хорошие. Только в декабре я им отвалил в виде церковной десятины аж пять тысяч гульденов. Правда, отдавал я не с оборота, а с прибыли, но и от этого кошки на душе скребли, так жалко было. Отец Бенедикт при виде таких денег чуть в обморок не свалился. Нет, к церкви сейчас отношение довольно трепетное, и крестьяне, например, почти всегда платят десятину – когда есть чем платить, конечно. А вот власть имущие… Могут дать, а могут и послать. Я же, наоборот, старался с церковью поддерживать всегда хорошие отношения. Посещал воскресные мессы, исповедовался всегда; правда, кроме блуда, грехов за мной не водилось, и этот грех мне легко прощался. А тут еще и такой денежный куш…
Отец Бенедикт тут же собрался строить еще один собор в городе. Мы с ним даже сходили выбрали место под него. Решили весной начать рыть котлован под фундамент. Кстати, в одной из бесед с отцом Бенедиктом выяснилась интересная деталь. Мы поспорили с ним, когда Карл Четвертый подписал «Золотую буллу». Он утверждал, что в 1357 году, а я – что в 1356-м. Сходили даже в ратушу и посмотрели в бумагах. В самом деле: в 1357 году. Отец Бенедикт только снисходительно похлопал меня по плечу, а я «завис». Ведь прекрасно помню, что он подписал ее в 1356 году. И экскурсовод в Нюрнберге об этом же говорил. Значит, или я совсем дурак, или я не в своей реальности. А потом подумал немного и решил – а какая мне, на хрен, разница, какая сейчас и здесь реальность? Живу-то я именно сейчас и здесь. А остальное пусть идет лесом. И я выкинул весь этот бред из головы.
А так все шло у нас довольно неплохо. Дитмар заканчивал вооружать мушкетами
