Кто-то сидел на тачках с углем. Лёвенборг, старый мистик, беседовал с дядюшкой Эберхардом, сидя на наковальне прямо под нависшим молотом.
– Сегодня ночью умрет Синтрам, – сказал он.
– Почему именно сегодня? – спросил Эберхард.
– Брат мой, надеюсь, помнит, что ровно год назад мы заключили пари? Мы поклялись, что не будем превращаться ни в пергаментных желчных старцев, ни в туго набитые кошельки. Мы не собираемся делать ничего, что не пристало кавалерам. Мы остаемся кавалерами.
– А ты, брат мой, понимаешь, что мы проиграли пари? Не пристало кавалерам… многое мы понаделали, чего не пристало делать кавалерам. Помогли майорше, начали работать, и, что совсем плохо, Йоста не сдержал слова. Обещал умереть, а вот он, уголь таскает, живее всех живых.
– Неужели ты считаешь, что я об этом не подумал? – пожал плечами Лёвенборг. – Но позволь, брат, указать тебе, что ты, хоть и философ, мыслишь поверхностно. Мы поклялись не искать выгоды – помнишь? «Не собираемся превращаться в туго набитые кошельки». И мы ее не искали. Мы поклялись не совершать практичных поступков. Но мы не давали обещания не действовать во имя любви, чести и добра. Думаю, Синтрам проиграл.
– Наверное, брат мой прав, – произнес дядюшка Эберхард задумчиво.
Возможно, эта мысль ляжет в основу его новой теории мироздания.
– Мало того, – продолжил Лёвенборг, – я слышал нынче бубенцы на его санях. Вы же понимаете, что это… не настоящие бубенцы. Он скоро явится.
И маленький старичок уставился в открытую дверь кузницы, где на темно-синем, почти черном небе сияли редкие звезды.
И через мгновение вскочил как ужаленный:
– Брат! Ты видишь его? Ты разве не видишь, как он крадется в дверь?
– Ничего я не вижу, – буркнул философ. – Ты уже носом клюешь, брат мой. Тебе приснилось.
– Я его видел совершенно отчетливо! На фоне звезд! Как всегда, в своей волчьей шубе с когтями и меховой шапке. А сейчас скрылся в темноте. Смотри, он уже у горна, стоит рядом с Кристианом! Но и Кристиан его не видит! Он бросил что-то в огонь! Осторожно, друзья, берегитесь!
И словно в подтверждение его слов из горна с треском вырвался сноп искр. Никого, правда, не обожгло.
– Отомстить хочет, – прошептал Лёвенборг.
– Ты что, с ума сошел, брат? – Эберхард не на шутку рассердился. – Тебе мало того, что было? Никого там нет.
– Можно, конечно, выдавать желаемое за действительное. Но это не помогает, брат! Вон же он стоит и щерится. Осторожно!
Он рванул Эберхарда с наковальни, и оба старика повалились на пол. В ту же секунду огромный молот сорвался и с тяжким грохотом рухнул. Не выдержал железный крюк-фиксатор, такое бывает, но Лёвенборг и Эберхард чудом избежали гибели.
– А теперь веришь? – выкрикнул Лёвенборг. Он сиял от гордости. – Но нет у него над нами власти! Хочет отомстить, а не может! – Он помолчал, довольно улыбаясь, но тут ему пришла в голову тревожная мысль.
– Иди к женщинам, Йоста, – крикнул он. – Он может и там показаться. Они не так привычны к чертовщине, как мы, закаленные бойцы. Наверняка перепугаются. И будь осторожен! Над нами у него власти нет, а над тобой… над тобой – не знаю, ты же нарушил слово. На тебя он особенно зол. Ты дал ему слово и не выполнил обещания. Будь осторожен!
Позже они с удивлением узнали, что Лёвенборг был прав: Синтрам умер именно в эту ночь, в ночь на Рождество. Кто-то рассказывал, что он якобы повесился в тюрьме. Другие перешептывались, что судейские сами его убили. Улик по его делу почти не было, а выпустить его на волю означало обречь весь уезд на страдания – по части интриг Синтраму равных не было. Но большинство были уверены, что Синтрам бежал. В полночь за ним приехал князь тьмы в черной карете, запряженной черными же лошадьми, и увез Синтрама из тюрьмы – провел сквозь стены, будто их и не было.
Любопытно, что не только Лёвенборгу померещился Синтрам в рождественскую ночь. Он был замечен и в Форсе, а Ульрика Дильнер видела его во сне. Многие, многие видели его, и так продолжалось несколько дней, покуда Ульрика Дильнер не забрала из тюрьмы его тело и не похоронила на погосте в Свартшё. Сразу после этого она рассчитала всех подручных Синтрама, и под ее управлением Форс вскоре стал образцовым хозяйством. После этого привидение не появлялось.
* * *Говорят также, что еще до прихода Йосты Берлинга в контору приходил неизвестный и передал майорше какое-то письмо. Письмо положили на столик рядом с постелью больной, и ей неожиданно стало намного лучше. Температура снизилась, боли стали не такими свирепыми, она присела на постели и прочитала письмо.
Старики считают, что таинственное улучшение в ее состоянии произошло не без вмешательства темных сил, потому что то, что она прочитала письмо, было Синтраму на руку.
И письмо было необычным. Договор, написанный на черной бумаге и подписанный кровью. Конечно, никто ничего подобного не видел, но покажи этот договор кавалерам, они бы его узнали. Он был составлен в кузнице Экебю.
А сейчас майорша полусидела в кровати и читала этот договор. Она узнала, что она – ведьма, что она обязалась поставлять души кавалеров в преисподнюю, поэтому она должна покинуть Экебю. Ведьмам не место в Экебю, это наносит ущерб чести и славе поместья. И еще много всякой чуши было написано в этом пьяном договоре. Она посмотрела на дату – ровно год назад. Проверила все подписи и рядом с росчерком Йосты Берлинга прочитала следующее: «Поскольку майорша сделала меня убийцей Эббы Дона, рассказав ей про мое прошлое, я без колебаний ставлю свою подпись».
Майорша медленно свернула договор и положила его в конверт. Потом долго лежала и думала. Как горько было ей узнать, что для тех, кому она помогала и давала работу, она была ведьмой и колдуньей, приспешницей дьявола. Ну что ж, что еще ждать от неверной жены… Вот какую благодарность она заслужила.
Ну, хорошо, темные люди, и представления о мире у них темные. Но кавалеры! Эти нищие кавалеры! Изобретатели и музыканты, воины и философы, которых она приютила, кормила и поила, которым из уважения к их былой мощи и жалости к сегодняшней немощи позволяла жить беззаботной, веселой жизнью! Как они-то могли пойти на такое, отнять у нее Экебю! Мысли ее обгоняли друг друга, она чувствовала, как в ней закипает гнев, а ее пылающий мозг уже предлагал планы отмщения.
Она приказала дочери пастора, которая не отходила от ее постели, послать в Хёгфорс за нотариусом. Я хочу составить завещание, сказала майорша.
Анна-Лиза ушла, ее сменила графиня Элизабет.
Майорша долго молчала. Брови
