– Конец аукциону! – ревел Мельхиор. – Шиш вам, а не аукцион! Вон отсюда! Пока я жив, этому негодяю пастору не видать Бьорне, как своих ушей! Вон! Я вас научу, как делать подложные ставки!
Он попытался выместить гнев на аукционисте и писцах, но те успели улепетнуть, опрокинув на Мельхиора столы. Тогда заводчик бросился на мирную и уж никак не ожидающую такого поворота событий толпу аукционеров.
Возникла полная неразбериха. Чуть не две сотни пришедших на аукцион теснились у двери, пытаясь уберечься от гнева одного-единственного человека – хозяина поместья.
Он выгнал их из зала, но преследовать не стал. Когда последний аукционер покинул зал, он запер дверь на засов, вытащил из свалки матрас и пару подушек, лег и уснул, не обращая внимания на царивший вокруг бедлам.
* * *Сразу по приезде Йосте передали, что Марианна выразила желание с ним поговорить. Очень уместно – он только и ждал случая с ней увидеться.
Он перешагнул порог спальни и остановился перед ведущими в комнату ступеньками. Здесь царил полумрак – окна были зашторены, – и он даже не сразу обнаружил, где его возлюбленная.
– Стой, где стоишь, Йоста, – услышал он ее голос. – Кто знает, может, пока еще опасно ко мне приближаться.
Но какое там! Он в два прыжка преодолел лесенку, его душило нетерпение поскорее увидеть любимую. Потому что она была прекрасна. Ни у кого не было таких мягких, шелковых волос, такой матовой белизны лба; весь абрис ее был создан из лаконичных, переливающихся и дополняющих друг друга линий.
Он думал о ее бровях, прорисованных четко и тонко, как тычинки лилии, о ее дерзко и изящно изогнутом носике, о ее губах, похожих на две прильнувших друг к другу волны в спокойном море, о безупречном овале лица и подбородка.
Он думал о ее розовой коже, о загадочно приподнятой брови, о веселых искорках в ярко-синих, похожих на драгоценные камни глазах, чья синева подчеркивалась фосфоресцирующей белизной белков.
Она была прекрасна, его любимая! Подумать только, никто бы и не догадался, какое горячее сердце бьется под этой гордой оболочкой. Никто бы и не догадался, что она способна на подвиг преданности, на самопожертвование – так мастерски играла она свою роль гордой и недоступной красавицы. Даже думать о ней приносило ему огромную радость, а уж видеть – и говорить нечего.
Она рассчитывала, что он останется у дверей, но он уже был совсем рядом и упал на колени у изголовья.
Он упал у ее изголовья, умоляя Бога, чтобы у него хватило сил выполнить свое решение.
А решил он вот что: обнять ее, поцеловать – и попрощаться.
Конечно, он любил ее. Конечно, он мечтал, чтобы их любовь продолжалась, но горький опыт подсказывал, что и это чувство будет растоптано.
Где ему найти этот цветок, эту розу без корней и подпорки, которую он мог бы сорвать и назвать своей? И даже ее, Марианну… он подобрал ее на дороге, полумертвую, выброшенную из дому, спас от смерти, но удержать ее он не может.
Когда же любовь настроит струны свои на такой высокий, на такой чистый лад, что ни один аккорд, ни одна нота, ни одна пауза не прозвучат фальшиво? Когда же сможет он построить замок своего счастья на фундаменте, не подточенном чужой тоской и чужим несчастьем, где он мог бы дышать чистым, не ворованным воздухом…
Он лихорадочно искал слова прощания.
Твой дом полон горя, вот так начнет он свой монолог. Твой дом полон тоски и рыданий, и сердце мое разрывается. Ты должна ехать домой, Марианна, твой отец обезумел от тоски, а матери грозит опасность. Он может ее убить, сам не сознавая, что творит. Ты должна ехать домой.
Он уже открыл рот, чтобы произнести эти роковые слова, но они так и остались несказанными.
Он взял ее лицо в руки, поцеловал и онемел. Сердце заколотилось так, словно собиралось выскочить из груди.
Оспа. Когти ее оставили страшные следы на прекрасном лице Марианны. Кожа погрубела, стала серой и пористой, обезображенной оспинами. Никогда больше на зацветет нежный румянец на ее щеках, никогда не проступят трогательные голубые жилки на висках. Никогда не засверкают прежним голубым огнем глаза под отечными веками. Роскошные брови исчезли, а белоснежная эмаль глазных белков пожелтела и словно растрескалась, как покрывается сеткой кракелюр лак на старинных полотнах.
Не осталось и следа былой красоты. Все ее черты, что когда-то казались нарисованными одним росчерком пера замечательного художника, отяжелели, стали грубыми и непривлекательными.
Многие потом оплакивали ее былую красоту. По всему Вермланду шли разговоры – люди горевали, как будто их лишили чего-то важного, желанного украшения их нелегкой жизни. Вспоминали ее живые, блестящие глаза, безупречную кожу, светлые красивые локоны. В Вермланде умеют ценить красоту, как, наверное, нигде больше. Простые люди сокрушались, будто потеряли самый драгоценный камень в короне своего обожаемого края, будто сама их жизнь, не одушевленная вдохновенной красотой Марианны Синклер, стала скучнее и тоскливее.
Но первый, кто увидел, как изуродовала красавицу Марианну неумолимая болезнь, даже не думал предаваться отчаянию.
Его душа словно взорвалась, он вряд ли сам смог бы определить, что это за чувства – нежность, жалость… они переполняли его, как по весне переполняют русло вышедшие из берегов реки. Растущая с каждой секундой любовь исторгала волны жара, слезами счастья подступала к глазам, заставляла дрожать руки и все тело.
Любить ее, защищать, не давать в обиду, стать ее рабом, ангелом-хранителем!
Сильна любовь и сама по себе, но стократно сильней любовь, прошедшая огненное крещение болью. Кем надо быть, чтобы именно сейчас окончательно сразить Марианну, сказать, что они должны расстаться?
И он к тому же не просто не хотел, он не мог ее оставить. Он был уверен, что не она ему, а он обязан ей жизнью, ради нее он готов совершить любой смертный грех.
И он молча целовал ее и плакал, пока старая сиделка чуть не насильно увела его из комнаты.
После его ухода Марианна долго не произносила ни слова – лежала и думала о Йосте. На какую жертвенную любовь он, оказывается, способен… хорошо, когда тебя так любят, решила она и попыталась прислушаться к своему сердцу.
Да, хорошо, когда тебя любят, но любишь ли ты сама? Что ты чувствуешь?
И она поняла, что не чувствует ровным счетом ничего. Даже меньше, чем ничего.
Что случилось с любовью? Умерла? Куда она скрылась, плод ее сердца?
Или просто затаилась в темных уголках ее души, пытается спрятаться от ледяных
