Рен бросил перчатку на пол и принялся такими же резкими, дерганными движениями расстегивать мое пальто. Все это молча, не проронив ни звука, лишь тяжело дыша. Я тоже молчала, позволяя ему дергать меня, как безвольную куклу или маленького ребенка. Расстегнув пуговицы, он снял пальто - тоже перепачканное в грязи - и отшвырнул в сторону, как и собственную мантию. Снова перехватил руку, на которой остались пятна засохшей крови, на мгновение крепко сжал ее, заглянув мне в глаза. От его взгляда мурашки побежали по спине, и это не были мурашки удовольствия или предвкушения. Скорее, страха.
Оглянувшись по сторонам, Рен отошел к креслу, на котором валялся его сюртук. Он ощупал его и достал из кармана носовой платок. Подошел к столику со своим любимым коричневым напитком, но взял не его, а графин с водой. Налил ее в один из стаканов, смочил платок, отжал и вернулся ко мне. Он по-прежнему молчал, и с каждой секундой это пугало меня все больше.
Его пальцы вновь вцепились в мою руку, сжали почти до боли. Другой рукой он принялся оттирать кровь мокрым платком. Теперь пятна поддавались значительно лучше, но Рен тер мою кожу все сильнее и сильнее. Дыхание его при этом становилось все более и более неровным, прерывистым.
Кожа была уже абсолютно чистой, но он продолжал тереть ее платком, пока я не заставила себя отмереть и не перехватила его руку.
- Хватит, - вместо голоса получился едва слышный шепот. - Хватит, Рен, мне больно.
- Больно? - хрипло переспросил он.
Влажный платок с пятнами крови улетел туда же, куда и мое пальто, а Рен схватил меня за плечи.
- Думаешь, это больно? - его голос прозвучал на грани истерики. Он встряхнул меня, и я испуганно сжалась, понимая, что он не в себе. - Если бы эти твари сожрали тебя - вот что было бы больно, Нея!
Он встряхнул меня еще раз, так что моя голова безвольно мотнулась вперед-назад. Страх накатил с новой силой. Почему-то показалось, что сейчас он сам убьет меня. От избытка чувств. От пережитого ужаса. Рен явно пытался заглянуть мне в глаза, но я стыдливо отводила взгляд. Тогда его ладони переместились на мою голову, сжав ее с двух сторон, заставив меня поднять лицо к нему.
- Зачем, Нея? - из последних сил сдерживая крик, спросил он. - Зачем ты туда поехала? О чем ты думала? Ты хоть раз подумала о том, что будет со мной, если ты по пути сгинешь? Ты могла умереть, понимаешь ты это? Опоздай я хотя бы на пару минут, вы оба погибли бы! Я ведь отправил тебя отсюда, чтобы снова не хоронить любимую! За что ты так со мной, Нея?
На последней фразе с едва сдерживаемого крика он перешел на шепот, словно побоялся, что голос его подведет. Судорожный вдох и дрожащий выдох подтвердили это.
- Прости, - только и смогла выдавить я.
В одно мгновение на меня накатило все: и разрыв помолвки, после которого я заставляла себя не плакать, и рвавший душу и сердце отъезд, и горечь письма мамы, которая, как оказалось, в жизни имела лишь краткий миг счастья, и ужас, пережитый в Малрое, и гнев Рена. Этого было слишком много. И это было слишком тяжело. Я сделала единственное, что могла сделать в этой ситуации: заревела. Так, как мне хотелось зареветь последние несколько дней: не сдерживаясь, навзрыд, не думая о том, как это будет выглядеть со стороны.
- О, ну прекрасно, - простонал Рен. - Давай теперь порыдай мне тут...
Он обнял меня, крепко прижав к себе, успокаивающе погладил по голове. Я уткнулась лицом в его грудь, некрасиво шмыгая носом, обхватила руками вокруг талии, вцепилась пальцами в рубашку.
- Дурочка, - пробормотал он мне в ухо. - Какая же ты дурочка. Я тебя из этого замка больше не выпущу, поняла? Будешь сидеть тут до смерти. По крайней мере, моей...
Несмотря на рвавшиеся из груди рыдания, эти его слова заставили улыбнуться.
- Обещаешь? - не переставая всхлипывать, спросила я.
Он слегка отстранился, снова беря в ладони мое лицо и заставляя смотреть себе в глаза.
- А как иначе, Нея? Это же невозможно! Как мне теперь знать, что ты себя не угробишь? И где я, по-твоему, должен буду взять сил жить дальше, если ты это сделаешь?
Я не знала, что ответить, но ему мой ответ, судя по всему, и не был нужен, потому что через секунду он накрыл мои губы своими, целуя жадно, страстно, исступленно. Когда-то я задавалась вопросом, какими будут его поцелуи: нежными и деликатными или грубыми и жесткими. Оказалось, что они бывают разными. С момента нашего второго обручения он всегда целовал меня очень нежно, осторожно, словно боясь спугнуть. В ласкающих прикосновениях его губ всегда чувствовалась сдержанность, отстраненность, словно он старался не увлекаться.
Сейчас же сдержанность и осторожность смело, как сметает недостаточно крепкую плотину напор неистового потока воды. Его губы жалили и терзали, причиняя боль, но за этим я не чувствовала ни злости, ни жестокости. Только отчаяние. Горечь человека, понимающего, что он проиграл. Проиграл себе, своим чувствам и рассудку, судьбе, Богам. Проиграл любви.
Я не хотела, чтобы он останавливался, хотя губы ныли и болели. Я лишь прижималась к нему сильнее, отвечая, может быть, по-прежнему не слишком умело, но со всей страстью, на какую была способна.
Наконец он прервал этот болезненный поцелуй и снова крепко прижал к себе. Настолько крепко, что я чувствовала биение его сердца в груди. Как он, наверное, чувствовал мое. Его дыхание стало успокаиваться, и рука, поглаживающая то по плечу, то
