Я села на диванчик прямо за Ниной, и она время от времени оборачивалась на меня и смотрела одним глазом сквозь щели в спинке стула. Я украдкой корчила ей рожи, а она тихо смеялась.
Когда Нина поела, я забрала её к себе на диван, и мы снова стали смотреть фотоальбом. Глядя на фотографию, где папа раскручивает за руки, как на карусели, Тимура и Вадима; Нина спросила, будет ли он и её так крутить.
Я ответила: «Ну, конечно!»
Нина: «А ты меня возьмёшь к себе?»
Я: «Возьму, только не сегодня, а когда сделают все документы. А пока я буду в гости к тебе приходить».
Мы разговаривали тихо, комната огромная. Вокруг стоял гул из голосов детей и нянечек. Но вдруг раздался рёв. Оказывается, Вика, которая ела медленнее всех, услышала нас и стала громко плакать, пытаясь одновременно с этим пить компот. Я пыталась её как-то подбодрить, няни тоже подключились, но ничего не помогало, и её унесли ревущую в комнату спать.
Потом остальных детей тоже разнесли по кроватям, и мы попрощались с Ниной, договорившись, что я приду к ней на следующей неделе.
Я подождала, пока няни уложат детей, а когда они вернулись, стали мыть тарелки и накрывать на стол, мы разговорились. И я вдруг поняла, какие прекрасные, очень близкие мне по настроению люди там работают! Мы разговаривали о детях (истории многих я хорошо знаю по форумам и соцсетям), о том, почему расстроилась Вика, обо всём.
Они говорили то же самое, о чём я часто думаю в последнее время. Что к вечеру я чувствую сильную усталость, но мне совсем не жалко потраченных сил, я чувствую полное удовлетворение. И когда я иногда вижу в зеркале своё очень усталое лицо, то знаю – оно того стоит, и мне его не жалко тоже. А если бы я работала, например, ночь через ночь на кассе в каком-нибудь супермаркете, мне было бы очень жаль и сил, и лица. И они то же самое говорили: когда видишь, как расцветают дети всего за один год в реабилитационном центре, – понимаешь, что каждый день этого года ты прожил не зря.
Расстались мы как добрые друзья. Няни сказали, что я им очень понравилась, и за Нину они теперь не переживают. И я поехала домой со спокойным сердцем.
1 июня 2015 г.
Третий день нахожусь под впечатлением от поездки в реабилитационный центр.
Мне было очень страшно туда ехать. Думала, а вдруг я увижу что-то, к чему буду не готова и растеряюсь.
Меня до глубины души поразило то, как ведут себя нянечки с детьми. Почему-то представлялось, что в домике, где проживают 11 детей-инвалидов различной степени тяжести, должна быть какая-то гнетущая атмосфера. Но ничего подобного нет. Это просто дети. Самые обычные дети. И няни с ними общаются легко и весело. Они много шутят, а дети хохочут.
И мне стало очень обидно за этих детей. Они обречены на жизнь, полную тоски и одиночества, только потому, что взрослые (считающие себя умными и добрыми) ничего не хотят про них знать и думать. Мысль о детях-инвалидах портит взрослым настроение.
Моя мама кричит мне в трубку, что я не понимаю, во что ввязываюсь, что я понятия не имею, каково это жить с инвалидом. Можно подумать, она знает. Она говорит, что ей не меня жалко, а жалко остальных наших детей. Я понимаю, она очень переживает за меня, но не отступлю.
Мне очень грустно от того, что невозможно всем объяснить: ребёнок на коляске – это просто ребёнок, и он тоже заслуживает прожить интересную жизнь и быть любимым. Ведь если, не дай бог, кто-то из нас окажется в коляске, он не перестанет из-за этого быть собой. Но никому в голову не приходит ставить себя на место этого ребёнка. Это портит хорошее настроение.
«Зачем тебе это?» – уже не раз спрашивали меня. Этот вопрос просто ужасен.
Вообще в последнее время стали забирать совершенно разных по здоровью детей. А грущу я потому что видела своими глазами деток, которым не могу помочь.
Побыстрее бы всё оформить. Побыстрее бы началась обычная жизнь.
Период эйфории у Кирилла закончился, начались суровые будни.
Утром он проснулся мокрый (сказал, что в детдоме такое с ним случалось крайне редко) и устроил рёв. Думал, наверное, что мы будем ругать. Мы поспешили эту ситуацию замять.
Потом, когда дети сели рисовать, Кирилл начал тоже что-то пробовать, и у него ничего не получалось (похоже, он совсем не умеет рисовать), а когда дети попытались помочь, снова разревелся.
Попыталась утешить, но Кирилл стал рыдать и говорить, что хочет обратно в детский дом. Мы поговорили с ним о том, что это нормально, что он скучает по месту, в котором так долго жил, что если он хочет поскучать и поплакать, пусть приходит ко мне. На этом месте Кирилл опять стал горько-горько плакать. Мы договорились послать вместе письмо в детский дом и фотографии.
Я рассказывала, что Галя тоже долго привыкала. Вроде успокоился, но настроение близкое к апатии. Играть не хочет, на прогулке согласен только качаться на качелях и быстро просится обратно домой. Дома, стоит мне зазеваться, ложится на диван и смотрит в стену. Прошу мне помогать, таскаю везде за собой.
Это поведение, конечно, показатель здоровой привязанности ребёнка к той, привычной жизни. И нужно время, чтобы Кирилл почувствовал, что его дом рядом с нами.
3 июня 2015 г.
Я решила применить к Кириллу свою любимую тактику «некогда скучать, некогда думать». Стараемся занимать его постоянно, чтобы без дела не сидел.
Утром папа забирает мальчиков на площадку и следит, чтобы они хорошенько там набегались-напрыгались. Никаких качелей и любования природой. Потом завтрак и занятия.
Кирилл с большим удовольствием решает рядом со мной примеры, тренируется писать прописные буквы. Уговорила вчера попробовать нарисовать человека. Под аккомпанемент «я не умею, у меня не получится» нарисовали несколько человечков.
Выяснилось, что если с Кириллом разговаривать слишком ласково, он тут же растекается и начинает грустить и ничего не хотеть. А если бодро: «Так, ты чего тут лежишь, а ну-ка пойдём, будешь мне помогать печь блины!» – он сразу включается и выполняет задания с удовольствием.
После обеда Кирилл ложится на диван с подушкой и одеялом (привык спать днём), а Галя долго читает ему книжку. Потом полдник, и Кирилл читает мне упражнения со словами. После этого старшие дети снова гуляют до ужина.
В таком режиме раскисать оказалось некогда, и вчера
