Эйлин подошла к двери в столовую и стала рассматривать висевшие на доске объявления о концертах, церковных службах и тому подобном и увидела, что… да… на сегодня назначена очередная служба Ундото.
Вернувшись к себе в комнату, она снова надела шляпку, приколола ее и пошла к экипажу. Дейв ответил на приказание невнятным ворчаньем и послушно направил экипаж вниз по склону, а потом на восток в сторону церкви Ундото.
Эйлин не забыла, что те люди, которые, как она теперь знала, были работорговцами, появлялись в доме Ундото в ночь, после его службы.
– Значит, должна быть какая-то связь с тем, что происходит на этих службах. – Что-то, чего они до сих пор не распознали.
Дейв остановился у церкви за двадцать минут до полудня, но, судя по скопившимся здесь экипажам, основная масса прихожан уже приехала. Двери в церковь были открыты, и люди продолжали входить.
Выйдя из экипажа, Эйлин расправила юбки, подняла голову и посмотрела на Дейва.
– Почему бы вам не поехать куда-нибудь пообедать? Я думаю, что пробуду здесь около двух часов. – Она показала на скамейки, стоявшие под деревьями с краю площадки перед церковью. – Я буду ждать вас вон там.
Дейв взглянул в ту сторону и приложил руку к шляпе.
Эйлин проследила, как он отъехал, и пошла к церкви.
Она выбрала место в конце скамьи, стоявшей третьей от входа. Эта позиция позволяла хорошо видеть большую часть европейцев, а также кафедру проповедника и место перед алтарем. Эйлин села и стала наблюдать за продолжавшими прибывать прихожанами. Она заметила Сэмпсона, но на этот раз Фробишера с ним, конечно, не было. К нему подошел еще один старый моряк, и оба устроились в дальнем углу. Насколько Эйлин могла судить, они развлекали друг друга, обсуждая пришедших дам и джентльменов.
Несмотря на то что она следила за всеми, кто входил, за тем, кто и с кем общался, она не увидела ничего подозрительного. Как только началась служба, Эйлин решительно переключила свое внимание на Ундото. Она подмечала каждую его интонацию, каждый жест. Искала что-нибудь, что могло служить сигналом… хотя непонятно, кому и о чем.
К концу службы она пришла к выводу, что, скорее всего, Ундото получал информацию о том, кого следовало похитить, – которую он затем передавал работорговцам – от кого-то из прихожан в то время, когда вся толпа выходила из церкви. Это могло объяснить, почему работорговцы приходили к нему только в ночь после службы.
Стоя у дверей, Ундото пожимал прихожанам руки и разговаривал с ними. Священник выглядел добродушным и никуда не спешил. Он уделял как минимум полминуты каждому, кто выстраивался в очередь, чтобы пожать ему руку. Но с некоторыми – Эйлин заметила, что все они были европейцами, – он говорил гораздо дольше и наверняка знал их ближе, чем других.
Она осторожно выскользнула из церкви в тот момент, когда, затерявшись среди других дам, могла избежать встречи с Ундото. Следующие полчаса она толкалась среди прихожан, столпившихся на площадке перед церковью и разговаривавших друг с другом и с Ундото, после того как он покинул свое место в дверях.
Священник улыбался и заговаривал то с одним, то с другим. Несколько раз Эйлин видела, как он говорил с европейскими дамами, задавая им какие-то вопросы, на которые те с готовностью отвечали.
Вот так запросто. Сколько времени ему требовалось, чтобы, задавая сегодня один вопрос, в следующий раз другой, получить достаточно полное представление о европейцах, живущих в поселении? Где они живут, какую прислугу держат, где работают мужчины, в какие магазины ходят дамы? Неудивительно, что положение Ундото делало его весьма ценным осведомителем для работорговцев.
Эйлин увидела достаточно. Она отошла к одной из скамеек, выбрав ту, что стояла в самой густой тени. С ее типом кожи приходилось заботиться о том, чтобы не высыпали веснушки. Эйлин села на скамейку и стала ждать, когда вернется Дейв.
Глядя на тех, кто, не желая расходиться, продолжал болтать на площадке перед церковью, она задумалась над тем, сколько всего знал о своих прихожанах священник деревенской церкви, что была неподалеку от дома ее родителей. Очень много. Священники, пасторы, викарии – к ним стекалась самая разная информация. И именно та информация, которую хотел получить Ундото, та информация, которая была очень нужна работорговцам, хотя в других обстоятельствах она могла показаться достаточно невинной.
Но если задача Ундото сводилась к тому, чтобы, не подвергая себя опасности, снабжать работорговцев информацией о различных подробностях частной жизни его прихожан, тогда в чем заключалась роль леди Холбрук? Судя по тому, что рассказал ей Фробишер…
Эйлин сидела в тени деревьев и по кирпичикам складывала в уме схему действий работорговцев. У леди Холбрук имелись сведения обо всех европейцах, проживавших в поселении, включая, очевидно, даже тех, кто обитал в трущобах. Кроме того, ей были известны пристрастия ее мужа, что позволяло сориентировать работорговцев – скорее всего, при посредничестве Ундото, – кого из жителей можно похитить так, чтобы этого либо не заметили, либо нашли этому другую причину – например, желание отправиться в джунгли на поиски удачи или еще что-нибудь.
Эйлин попыталась вспомнить все, что она знала о пропавших людях. Вполне возможно, в некоторых случаях у леди Холбрук были еще какие-то соображения, например такие, которые могли бы объяснить, почему забирали ту или иную молодую женщину.
Пока она размышляла, на поселение начала опускаться пелена вечерних сумерек, и тень от листвы сделалась гуще.
Крики птиц на соседнем дереве вывели Эйлин из задумчивости. Взглянув на площадку перед церковью, она обнаружила, что все люди разошлись, экипажи разъехались. Двери и окна церкви были закрыты, и даже Ундото ушел домой.
Дейв еще не вернулся, но наверняка должен был прийти с минуты на минуту.
Эйлин взяла лежавший на коленях ридикюль, встала, расправила юбки и… в глазах ее потемнело.
На ее голову кто-то накинул черный мешок.
У нее перехватило дыхание. Она с трудом вдохнула и открыла рот, чтобы закричать. Чья-то рука легла поверх ткани и плотно зажала ей рот. Эйлин чуть не задохнулась.
Ее голову запрокинули назад, шляпка уперлась в чью-то мясистую грудь. Эйлин попыталась повернуть голову, отодвинуться в сторону, но поверх мешка легла еще какая-то повязка, плотным кляпом зажавшая рот и лишившая возможности кричать. Чьи-то сильные руки подхватили ее за талию и подняли в воздух.
В отчаянии она выпустила ридикюль, который под тяжестью своего веса стянул ей запястье, и потянулась рукой к повязке, зажавшей рот. Чужие руки опередили ее, и уже через пару секунд руки Эйлин оказались крепко связаны.
Прежде чем она успела подумать о том, чтобы пустить в ход ноги, она почувствовала, как на ее прогулочные полуботинки накинули веревку и крепко стянули
