И наконец увидел.
Увидел двоих мужчин, которые раньше ушли в сторону поселения. Более крупный из них нес на плече какой-то завернутый в ткань тюк.
Тюк, который определенно был человеком, но… Роберт прищурился. Закутанная в ткань фигура была слишком тонкой и короткой для мужчины.
Подросток?
– О господи. – Это тихое восклицание вырвалось у Бенсона, приткнувшегося сбоку и тоже смотревшего в окно. Бенсон поднял глаза и встретился взглядом с Робертом. Лицо Бенсона перекосилось от ужаса. Он показал рукой на сцену, разыгрывавшуюся у входа в логово работорговцев: – Неужто это…
Роберт снова взглянул туда. Громила, тащивший закутанную фигуру, повернул свою ношу, чтобы протиснуться в дверной проем, и Роберт увидел то, что уже удалось заметить Бенсону, смотревшему немного под другим углом.
Из-под тряпки виднелись две нежных белых руки, связанные веревкой. С одного запястья на черном шнурке свисал знакомый черный ридикюль. Они все видели его раньше – Роберт неоднократно – неизменно висевшим на руке Эйлин Хопкинс. Ее голова и все тело были полностью замотаны тканью, не позволявшей разглядеть что-нибудь еще.
Когда громила втаскивал свою ношу в дом, черный ридикюль болтался у него на боку. Роберту показалось, что согнутые пальцы Эйлин слегка шевельнулись.
Он остолбенел, глядя на опустевший дверной проем. На черную пасть, только что поглотившую ее. У него возникло такое ощущение, словно он на бегу врезался головой в бревно. Легкие отказывались работать нормально, ему стоило огромных трудов сделать вдох и остановить вихрь проносившихся в голове мыслей. Унять жгучую боль, вспыхнувшую внутри.
Бенсон и Харрис ничего не говорили, просто молча смотрели на него.
Роберт выругался. Подняв обе руки, он вцепился пальцами в волосы.
И по-прежнему не мог отвести глаз от дверного проема.
Он сам решил – и считал это решение единственно правильным и непреложным, – что, кого бы работорговцы ни захватили в следующий раз, он позволит им забрать этого человека, пожертвовав его свободой ради общего блага.
Теперь собственные слова насмешкой отдавались в его мозгу.
Если бы они похитили кого-то другого, у него не возникло бы ни малейших сомнений в своих дальнейших действиях. Он выполнил бы свой долг, и будь что будет.
Но теперь… теперь перед ним стоял выбор: долг… или она.
Раздался условный стук в дверь, и, когда она открылась, в комнату проскользнули Коулман и Фуллер. Все головы повернулись к ним.
– Что? – нетерпеливо спросил Роберт.
– Они кого-то похитили и притащили сюда. Своих пленников они держат в центральной комнате. Но это не все. К ним только что прибыли еще шесть человек. Они пришли с противоположной стороны и проскользнули через заднюю дверь.
– Еще шестеро? – Это ставило крест на мелькавших в голове у Роберта мыслях о том, чтобы просто ворваться в дом и забрать Эйлин.
Поморщившись, он снова посмотрел в окно. Не имело никакого смысла притворяться, будто он не знает, что будет делать дальше.
Долг – это одно.
Эйлин Хопкинс – совсем другое.
Роберт взглянул на Бенсона и Харриса, потом посмотрел на Коулмана и Фуллера.
– Тот, кого они похитили, – мисс Эйлин Хопкинс. И это меняет наши планы. Мы должны ее освободить.
Глава 12
Эйлин сидела, вытянув перед собой ноги, на деревянном полу, куда ее посадили спиной к дощатой стене. Она по-прежнему была обернута парусиной, в которую ее завернули похитители. Ридикюль лежал на полу рядом с ней. Руки были по-прежнему связаны, как и ноги, ужасный черный мешок вместе с душившим ее кляпом тоже оставался на месте.
Несмотря на то что она ничего не видела, Эйлин нисколько не сомневалась, что она в логове работорговцев.
Они определенно прошли далеко вглубь трущобного района, а когда подходили к этому месту, она услышала грубые приветственные возгласы других мужчин, на которые ответили двое ее похитителей. Потом те и другие столпились вокруг, и тот, что ее тащил, повернулся и поднялся по ступенькам.
Когда он проходил через то, что она определила как дверной проем, мужчина слегка повернул ее.
Эйлин сделала отчаянную попытку пошевелить пальцами, но уже в следующую секунду она оказалась внутри, и момент, когда ее могли бы узнать, остался позади. Громила, который ее тащил, прошел вглубь дома, а потом опустил ее туда, где она и сидела теперь.
Эйлин стала прислушаться к разговору работорговцев. Больше она ничем не могла заняться, кроме того, это помогало приглушить подступающий страх. Поэтому, хотя Эйлин не могла себе представить, что ей удастся сбежать, и, значит, от того, что она слышала, не было никакого толку, она все равно изо всех сил старалась услышать, что они говорили.
Некоторые из работорговцев говорили по-английски, но с разными и довольно сильными акцентами, которые все вместе оказалось довольно трудно, а иногда и невозможно разобрать. Другие мужчины говорили на какой-то смеси английского с другими языками, похожей на пиджин, хотя Эйлин не могла сказать этого с уверенностью. Возможно, это был какой-то другой язык – французский, голландский, немецкий. В их речи ей слышались элементы всех трех языков.
Чем дольше она слушала, тем отчетливее различала голоса. Теперь она поставила перед собой задачу научиться различить каждого из говорящих. Эта игра помогала не думать о том, что ее ждет. Вскоре Эйлин поняла, что в логове собрались не четыре человека, а намного больше. В конце концов ей удалось различить голоса десяти человек, и все они были весьма многословны.
Эйлин хотелось, чтобы они говорили более ясно, и все же среди всех голосов выделялся один. Он… ласкал слух. Завораживал. Этот человек мог оказаться кем угодно, но его голос… Она назвала бы его скорее гипнотическим оружием, чем просто средством общения.
Глубокий, певучий, с интонациями скорее французскими, чем английскими. Несколько раз Эйлин приходилось моргать, чтобы стряхнуть с себя его магнетический эффект и сосредоточиться на том, что говорили другие бандиты.
После довольно длительного обмена приветствиями они перешли к обсуждению своих дел. Очевидно, что одна группа работорговцев была послана в поселение, чтобы забрать у человека по имени Уинтер очередную партию каких-то особенных товаров. Но главным образом речь шла о том, что заказчику, покупавшему у них рабов, требовалось больше здоровых мужчин. Однако из их замечаний Эйлин поняла, что работорговцам запрещалось похищать первых попавшихся под руку европейцев. Их жертвы подлежали тщательному отбору. И, несмотря на любые временные трудности, приказ, который они намеревались выполнить, требовал от них мужчин, а не женщин или детей.
Потом тон мужских голосов изменился, и Эйлин поняла, что работорговцы говорят о ней. Вскоре Эйлин открыла для себя, что можно одновременно вспыхнуть и похолодеть. Грубые шутки звучали грубо независимо от диалекта или акцента.
Она сидела не шелохнувшись, едва дыша, и чувствовала себя как слепой кролик, запертый в комнате с десятком волков. Напряжение росло в ожидании, что в
