– Та. Пефетай на Землю…
– Что означают эти три шестёрки?
– Фынуштен снять нафлютение.
– Наблюдение за кем?
– За потнатзофным Абалкиным Льфом Фячеслафофичем… Кот ноль семь.
– Почему Абалкин поднадзорный?
– Не фнаю… Тфи шефтёфки… повтофи… вафно…
– Чем Абалкин отличается от прочих людей?! – взревел шифровальшик. – Отвечай на вопрос!
Лоффенфельд глубоко вздохнул, чёрная щель изуродованного рта вытолкнула пять слов.
– Ему запфещено жить на Земле…
– Что ты сказал?!
Лоффенфельд не ответил. Он вдруг с невероятной силой напрягся, и провод, которым были скручены его руки, распался на куски. Изогнувшись в пояснице, Лоффенфельд потянулся распухшими пальцами с сорванными ногтями к цепи, что была захлестнута вокруг его щиколоток, но тут же бессильно обвис.
– Готов! – с досадой проговорил Упырь. – Ну, что он сказал?..
Через несколько мгновений прогрессор Лев Вячеславович Абалкин покинул камеру пыток с телом мёртвого выездного врача базы Курта Лоффенфельда на плече. Младший дознаватель Управления контрразведки группы флотов «Ц» Сурлан остался на скользком от кровавой грязи полу.
4 сентября 78 года
Завершение операции
В 13:17 Экселенц вызвал меня к себе. Глаз он на меня не поднял, так что я видел только его лысый череп, покрытый бледными старческими веснушками – это означало высокую степень озабоченности и неудовольствия. И на этот раз – моими делами.
– Филькина грамота, а не отчёт, – сказал он, постукивая пальцами по моему злосчастному опусу.
Я счёл нужным пояснить:
– Мало достоверной информации, шеф.
– Сам знаю, – буркнул Экселенц и надолго уставился в окно.
За окном шёл дождь. «И рота Гвардейцев» – вспомнилась вдруг дурацкая шутка. Мне почудилось, что сидим мы не в аскетически скромном комконовском кабинете, в умытом ещё почти летним дождиком Свердловске, а в деловито-помпезных аппартаментах Странника в Столице, и где-то там, за окном, действительно шагает рота Боевой Гвардии. Грязный, отдающий кислотой дождь сыплется на железные шлемы, на суконные понурые плечи гвардейцев, и тускло-красные городские огни мёртво отблескивают на мокрых штыках. Саракш не отпускал меня.
– Впрочем, даже из этого школьного сочинения видно, что Гурон-Абалкин блестяще организовал и провёл операцию «Тристан». Умолчал о смене кода. Получил от своего агента подтверждение, что Тристан найден и отправлен в контрразведку штаба группы флотов «Ц». Нейтрализовал штатного переводчика. Вколол Тристану «сыворотку правды» вместо обезболивающего. Выяснил всё, что его интересовало. И избавился от свидетелей. Включая самого Тристана.
– Да, – проговорил я, – но прямых доказательств у нас нет. На видеозаписи, сделанной в камере для допросов, нельзя разобрать, какой именно шприц использовал шифровальщик Снарк. Да и о смене кода он мог не знать. Или узнать слишком поздно.
– Я и говорю, операция проведена блестяще, – вздохнул Экселенц. – Гурон обеспечил себе почти стопроцентное алиби. И если бы не его последующие эскапады, мы бы ничего так и не узнали.
– Абалкин не прошёл рекондиционирования, шеф, – напомнил я. – Маска имперского офицера боролась в нём с личностью землянина.
– И с программой, – добавил Экселенц. – Не забывай, Мак.
– Я по-прежнему считаю, Экселенц, что программы не было.
– Было – не было, – проворчал он, – всё это уже не имеет значения.
– Почему? – насторожился я.
– Потому что – вот. – Экселенц полез в боковой ящик стола, где каждый нормальный сотрудник держит справочную кристаллотеку, и выложил передо мной футляр с детонаторами. – Открой.
Я осторожно обеими руками снял крышку. Круглые серые блямбы детонаторов рядком лежали в своих гнёздах. Их было ровно… десять. Не хватало ещё одного. И я сразу понял, какого – с расплывшейся стилизованной буквой «Ж», или, если угодно, японским иероглифом «сандзю» – маленьким оригиналом увеличенной копии на обороте листа № 1 в деле № 7. И на памятной стеле в Солнечном Круге.
– Абалкин!
– Покончил с собой, – откликнулся Экселенц.
– Когда? – вытолкнул я из себя. Это был удар. Даже руки затряслись. Что неудивительно, вся эта история изрядно меня вымотала.
– Пять часов назад, – ответил Экселенц с раздражением. – Отнял у Водолея «герцог» и застрелился. Понятно?
Ещё бы не понятно. Гриша Серосовин, кстати, чемпион отдела по субаксу, совершенно случайно проходил мимо поднадзорного Абалкина, а под мышкой у него совершенно случайно болтался «герцог» двадцать шестого калибра. Поднадзорный Абалкин, кстати, проходящий курс реабилитации после тяжёлого огнестрельного ранения, совершенно случайно отнял у совершенно здорового чемпиона по субаксу пистолет и застрелился. Тоже совершенно случайно. Что тут понимать? Тут и понимать нечего.
– Дело о гибели Курта Лоффенфельда закрыто, – сказал Экселенц. – На основе твоего отчёта – первого твоего отчёта, Мак! – составлено официальное заключение. При желании родственники и друзья погибшего могут с этим заключением ознакомиться.
– А я?
– Что – ты?
– Я могу с ним ознакомиться?
– Разумеется, – буркнул Экселенц. – Хотя ничего интересного для себя ты там не обнаружишь… Теперь о главном. Надеюсь, ты понимаешь, что всё увиденное и услышанное тобой в центре Островной империи должно оставаться тайной?
Я кивнул. Я понимал. Нечего тут понимать.
– Более того, – продолжал Экселенц, – никаких отчётов, никаких мемуаров и любых других письменных свидетельств о Солнечном Круге быть не должно. Равно как и кристаллозаписей.
– А как быть с записью моего доклада Суперпрезиденту?
– Никак. – Экселенц отвёл взгляд. – Этой записи не существует. И если тебе приспичило спрашивать, задавай настоящие вопросы.
«Задавай настоящие вопросы» – это слова Щекна, сказанные на реке Телон за миллиард лет до… Каким же я тогда был наивным и самоуверенным. Как в первый день на обитаемом острове… Проклятом обитаемом острове… Чёрт меня дёрнул выбрать именно этот сектор Галактики. Жил бы себе безмятежно. И не знал бы ничего такого… И чёрт меня толкнул под руку отнимать у Экселенца пистолет. Абалкин был обречён с самого начала. И Экселенц это знал. А я – нет? Наверное, тоже знал, но поддался колоссальному, в буквальном смысле первобытному обаянию этого кроманьонца. И словно слепой, вступил на путь, который привёл меня туда, куда он меня привёл. Через океан смерти – в Солнечный Круг. Чтобы теперь всю оставшуюся жизнь нести на себе груз чудовищной тайны. Не имея права ни с кем ею поделиться. Эх, Странник, Странник, почему ты меня не остановил? Ты же всё видел и понимал, но тебе нужен был доброволец, который сам полезет в эту петлю. И такой доброволец нашёлся…
– Какие последствия для остальных подкидышей будет иметь гипотеза Бромберга, вернее, полученное на Саракше её подтверждение? – задал я, как мне казалось, «настоящий» вопрос.
– Практически никаких, – ответил Экселенц. – В их судьбе ничего не изменится.
– Но…
– Без «но», Мак, – в голосе Экселенца прорезалась сталь. – Допустим, вы с Бромбергом правы, и саркофаг предназначался для другой планеты. Хотя в этом случае яйцеклетки просто не начали бы делиться, но допустим… Мы, как последние олухи, оставляем эту вашу трибу на Земле, и эти ваши «кроманьонцы с жёстким распределением социальных ролей» постепенно внедряют себя в Мировой Совет. Иначе говоря, захватывают власть, как это и произошло на заре Островной империи с бывшими обитателями Надежды. А мы бы только радовались,
