Чернила и печати в найденном военном билете тоже расплылись до безобразия, но все-таки выглядели лучше, чем фото. На второй странице – напечатанные типографским способом буквы «СССР», пятиконечная звезда с серпом и молотом, слово «военный билет» и его казенный номер из двух букв и пяти цифр. Пониже звание – заместитель командира взвода запаса РККА. Там же и имя-фамилия-отчество – Потеряхин Андрей Васильевич. Год рождения – 1916-й.
Что характерно – документ был выдан в июле 1938 г. Советским райвоенкоматом города Краснобельска. Ого, стало быть, земляк! Надо же…
В качестве места последней службы Потеряхина А. В. перед уходом в запас, как можно было было с трудом разобрать, значилась 25-я танковая бригада Забайкальского Военного округа, поселок Ясное Оловяннинского района, Забайкальского края. Крайняя дата – 13 или 15 июня 1938 года.
Стало быть, покойный – герой-дальневосточник, почти как в старом фильме «Трактористы»?
Краснознаменная, смелее в бой… Ну-ну… Выходит, убитый танкист срочную службу до войны прошел. Кадровый, стало быть…
А вот отметок о каких-то новых назначениях в его военном билете не было! Странно, но хрен с ним, может, и не успели. В начале войны, судя по документам, устным рассказам и мемуарам, чего только не бывало. Выдернули мужика из запаса (или он сам добровольцем записался) – и прямиком на фронт, а расписаться в документах забыли. А если он до фронта добирался с каким-нибудь маршевым пополнением, то подобная история более чем реальна.
Остальное в документе было несущественно или расплылось вообще до полной неразличимости. Никаких других документов вроде партийного или комсомольского билета я при убитом не нашел. Может, так оно и надо, хрен его знает…
Засунув военный билет себе во внутренний карман комбеза, я приподнял тело убитого из колдобины (тяжелый он был, как и все покойники) за грудки, после чего снял с него ремень с кобурой. В мокрой кобуре нашелся револьвер системы «Наган» с полным барабаном (хорошо, если патроны не успели отсыреть), пристегнутый к ней вытяжным ремешком.
Я снял свой ремень и отшвырнул его в водительский люк горящего огнеметного «Т-26». После чего перепоясался ремнем покойника. Нельзя сказать, что от этого стало легче, но какое-никакое оружие в кобуре придало мне некоторую уверенность. По крайней мере теперь было из чего застрелиться…
Снимать с трупа сапоги я откровенно побрезговал, тем более что они у него ношеные и сильно стоптанные, да и размер на глаз был явно меньше моего, где-то сорок два – сорок три, а у меня сорок пять. Комбез у него был такой же мокрый, как и у меня, так что зачем он мне? Тем более с пятнами крови (и, кажется, не только крови) на плечах и груди.
Я не без труда вытащил из пальцев покойника лямки «сидора» и развязал вещмешок. Слава богу, что мешок не успел промокнуть насквозь. Там обнаружились немудрящие солдатские харчи в виде нескольких завернутых в тряпицу кусков колотого сахара, двух банок рыбных консервов, полбуханки черного хлеба и трех пачек горохового и пшенного концентрата. Была еще очень толстая общая тетрадь в буро-коричневой клеенчатой обложке и пара карандашей, но тетрадь была пустая, и никаких образцов эпистолярного жанра в виде писем из дома или же домой я в его вещмешке не обнаружил. Как и каких-либо других документов. Коль так, будем считать, что покойный был сиротой, раз уж ему некому было писать. Ну, или лентяем. Хотя, возможно, причина была куда проще и банальнее – не успев доехать до фронта, покойный еще просто не знал номера своей полевой почты.
Еще в вещмешке было два десятка патронов для «нагана» россыпью, кусок мыла, опасная бритва и жестяная коробка из-под каких-то леденцов с бритвенными принадлежностями вроде помазка и прочего, жестяная кружка, котелок, оловянная ложка, складной нож, четыре коробки спичек, невскрытая пачка махорки, две пачки папирос «Дели» и две катушки ниток (черных и белых) с воткнутой в одну из катушек иголкой. Кроме того, я нашел там две пары чистых и сухих портянок, две пары нательных рубах и кальсон, пару грубых шерстяных носков, двое уставных, черных трусов-семейников и полный комплект обмундирования – явно поношенная, но вполне опрятная гимнастерка с двумя треугольниками и танком на черных петлицах и галифе (и то и другое серо-стального цвета, как танкистам РККА до войны и полагалось). Однако запасливый мужик был этот Потеряхин…
А самое главное – в «сидоре» я нащупал новенькую зеленую флягу, в которой что-то обнадеживающе булькало. Я отвинтил пробку, понюхал – пахло спиртным, но явно не водка и не чистый спирт. Отхлебнул и закашлялся – во фляге был коньяк, причем довольно неплохой. Наверное, армянский, типа того, что во время этой войны товарищ А. Микоян посылал в подарок «дорогому союзнику», господину У. Черчиллю. Богато жил покойник. Ладно, по крайней мере внутри стало теплее и шансы подохнуть от простуды несколько уменьшились.
Переодеваться в сухое здесь было негде. Поэтому я ограничился малым. Подкатив к себе и подняв в вертикальное положение еще теплую, одуряюще воняющую сгоревшим бензином пустую бочку, я присел на нее и по одному с трудом стянул с ног мокрые кирзачи. Вылил из сапог воду и снял промокшие носки. После чего протер, как мог, свои посиневшие ступни и намотал на ноги сухие портянки. Натянув сапоги, почувствовал некоторое облегчение. Опять-таки, пока сидел на горячей бочке, моя задница и ноги успели несколько согреться.
Конечно, в целом в моих сапогах все равно было сыровато, но тут уж без вариантов. По крайней мере, теперь не было ощущения, что я стою ногами в двух ведрах с холодной водой. Свои завезенные из отдаленного будущего носки я выжал и вместе с флягой убрал в «сидор». Завязав вещмешок понял, что жить, похоже, стало легче.
Решив утеплиться, дальше стянул с еще одного убитого танкиста наиболее целый (там было только одно аккуратное входное пулевое отверстие на спине слева) и сухой ватник. Владелец ватника был худым и длинным, и на нем он болтался как на вешалке, а мне был относительно впору. У того же покойника я позаимствовал и танкошлем, который тоже был ему явно великоват. Шлемофон был, похоже, из кирзы, но, по крайней мере, на искусственном меху. Какой-никакой, а все-таки зимний головной убор…
На всякий случай я посмотрел документы у этого и еще одного лежавшего
