Конечно, Джек далеко не всегда совершал такие зрелищные преступления. Но именно его не столь знаменитые, зато куда более жесткие выходки настроили против него власть.
Хотя, конечно, ею масштабное воровство, да еще со всей этой рисовкой, им тоже не нравилось. Но не оно превратило Джека в тот шип у них в заднице, который надо было вытащить любой ценой.
Никто до сих пор не знает, от кого и какими путями получал свою информацию Джек, но ясно одно — у него самого был настоящий нюх на милицию, как у ищейки. Ментов ничто не могло спасти. Информаторы-рядовые, информаторы-начальники, плетельщики интриг, провокаторы, шпики и офицеры — Джек чуял их за версту, никакие прикрытия им не помогали, хотя соседи могли годами считать, что рядом с ними живет бывший служащий на пенсии, или художник, или бродяга, или продавец духов, или просто чудак-одиночка.
Их находили в кучах старья, как все остальные трупы. Но где-нибудь поблизости всегда оказывались документы, подброшенные специально для журналистов или местных жителей, из которых неопровержимо следовало, что убитый был на службе у милиции. А еще их выдавали жуткие, рваные раны на обеих сторонах горла — как будто кто-то огромными зазубренными ножницами сдавил им шею, чтобы отрезать голову, но потом передумал и отпустил. Это была личная подпись Джека-Переделанного, и оставлял он ее тем, что пожаловал ему город.
Вот это и было плохо. Властям не нравилось, что Джек решил, будто он может безнаказанно поднимать руку на служащих правительства. Это я знаю точно. Вот когда им стало очевидно, что поймать Джека — их первейшая задача. Но все их усилия, все деньги, которые они готовы были потратить на подкуп, вся магия, которую они применили, — все эти канализаторы и сканеры, эмпатические машины, трудившиеся в полную силу днями напролет, — все это ни к чему не привело, а поймали они его только благодаря везению и одной мелкой какашке, которой вздумалось обернуть свои знания себе на пользу.
Я расстарался и подстроил все так, чтобы первым войти к этому предателю в камеру, когда мы его взяли. А еще я постарался остаться с ним наедине. Это, конечно, нарушение, но что было — то было, на том стою.
Я ведь уже не первый год на этой секретной политической службе. И в ней есть свои условности, которые необходимо соблюдать. Одна из них вот какая — дело всегда должно оставаться делом, и никаких личных счетов. То есть когда я применяю те меры воздействия, которые применить необходимо, когда я делаю то, что нужно сделать, то это всего лишь работа, пусть иногда и неприятная, — не больше, но и не меньше. Ведь когда искореняешь общественное зло — а именно этим мы и занимаемся, не сомневайтесь, — приходится иногда прибегать к довольно жестоким методам, но нельзя получать от них удовольствие, иначе превращаешься в садиста. Нужно просто делать свою работу.
По большей части, так дело и обстоит.
Но не в тот раз.
В тот раз этот ублюдок был мой.
Комната была, разумеется, без окон. Он сидел на стуле, привязанный. Руки к подлокотникам, ноги — к ножкам. Он так трясся, что я слышал, как дрожит под ним стул, хотя тот и был привинчен к полу. Железный обруч сдавливал ему рот, так что он не мог кричать, а только скулил.
Я вошел. В руках у меня были инструменты. Уж я постарался, чтобы он разглядел их во всех подробностях: щипцы, паяльники, пилы. В общем, я его еще и пальцем не тронул, а он затрясся еще сильнее. Из глаз полились слезы, да такие частые. Я ждал.
— Тссс, — прошипел я ему, устав дожидаться, когда он устанет от своего шума. — Тссс. Я тебе кое-что скажу.
И покачал головой: нет, мол, сначала ты умолкни. Я чувствовал в себе жестокость. Тише, снова сказал я ему, тише. А когда он замолчал, я продолжил.
— Я очень старался, чтобы именно мне дали возможность проявить о тебе заботу, — сказал я. — Через пару минут сюда войдет мой босс, уж он-то знает, что делать. Но сначала я хотел, чтобы ты узнал, как я старался получить эту работу, потому что… в общем, я думаю, ты его не забыл, моего дружка.
Когда я назвал имя Джека, предатель снова заскулил от страха, да так, что мне пришлось переждать еще пару минут, прежде чем я смог добавить:
— Так что это тебе… за Джека.
Тут как раз вошел начальник моей смены и с ним еще двое парней, мы все переглянулись и начали. Да, неприятное было дельце. Но я им наслаждался, и, хотя гордиться тут нечем, я все же повторю — я получил удовольствие. Но только раз, всего один раз. Ведь это же был тот ублюдок, который продал Джека.
Конечно, я всегда знал, что долго это не продлится, — я о царстве Джека, потому что это именно оно и было — царство. Я не мог этого не знать, и от этого мне всегда было грустно. Но чему быть — того не миновать.
Когда я услышал, что его все-таки поймали, то с головой ушел в работу, подавлял в себе все чувства, чтобы ничем не выдать своей печали. Как я уже говорил, я всего лишь маленький винтик большой машины, а не самостоятельный игрок, и это всегда меня устраивало, к главным ролям в нашем опасном деле я никогда и не стремился. Лучше уж я буду делать то, что мне скажут. И все же, знаете что? Я всегда очень гордился своей причастностью к большому делу. Слышал об очередных его подвигах и всегда думал — я тоже приложил к этому руку. За спиной любого так называемого одиночки всегда стоит целая сеть, и ощутить себя однажды ее маленькой ячейкой… это дорогого стоит. Эта гордость останется со мной навсегда, я буду носить ее, как знак отличия.
Но я всегда знал, что рано или поздно это кончится, а потому готовился к этому заранее. И не пошел туда, на площадь Биль-Сантум, когда его растянули там, чтобы переделать снова, убрав предыдущую переделку, — ведь я знал, что, когда
