Когда стеклянные двери наконец распахнулись и Ганди вместе с Маунтбеттеном вышли к фотографам, Ларри охватило неожиданное волнение. Ганди шел босиком – маленький, тщедушный, с загорелым лысым черепом, в круглых очочках и белой домотканой рубахе. Не верилось, что этот щуплый человечек смог противостоять могучей Британской империи без насилия, без поддержки армии, одной своей нравственной силой.
Было видно, что ему не нравится фотографироваться, но он терпел, доброжелательно улыбаясь. К мужчинам присоединилась леди Маунтбеттен, и репортеры снова защелкали затворами. Затем группа, развернувшись, двинулась обратно. Ганди оперся на руку леди Маунтбеттен, и фотограф-фрилансер Макс Дэсфор успел это запечатлеть для Ассошиэйтед Пресс.
– Есть! – торжествовал он.
После встречи Маунтбеттен вызвал Алана и Ларри на совещание, чтобы обсудить коммюнике для прессы. Суть переговоров подавалась в нем весьма деликатно. Ганди выступил с радикальным предложением, позволяющим избежать раздела страны и возможного кровопролития.
– Он предлагает, – Маунтбеттен зачитал текст, который надиктовал после встречи с Махатмой, – разогнать Конгресс и поручить Джинне сформировать полностью мусульманское правительство.
Присутствующие были в ужасе.
– Даже не обсуждается, – отрезал Мьевилль. – Неру это не поддержит.
– Свою мысль Ганди подкрепляет тем, – продолжал Маунтбеттен, – что с таким правительством мусульмане объединенной Индии перестанут опасаться гонений со стороны индусов. Единственная альтернатива – раздел, – как он убежден, приведет к кровавой резне.
– Старик спятил, – возмутился Джордж Эйбелл.
– Это ловушка, – возразил Саид Тархан. – Приманка, чтобы скомпрометировать Джинну.
– О нет, думаю, он вполне искренен, – возразил Маунтбеттен. – Но я не уверен, что он понимает ситуацию.
– Он уже предлагал это Уэйвеллу, – сказал Мьевилль, – и Уиллингдону предлагал. У него нет другого козыря. Моральная победа через самопожертвование. На нас, британцев, такое действует, ведь мы знаем, что здесь нам не место. А вот что скажут индусы?
В конце концов коммюнике удалось состряпать так, чтобы оставить возможности для любых толкований. Маунтбеттен вздохнул и потер лоб:
– Я начинаю думать, что это одна из тех ситуаций, из которых нет выхода.
По окончании ужина Ларри оказался рядом с леди Маунтбеттен. После происшествия с собачкой она ему явно симпатизировала.
– Ну и как вам Ганди? – спросил ее Ларри.
– Я преклоняюсь перед ним. Этот человек – святой. Но Индию спасет Неру.
Вечером Ларри сел писать Эду и Китти, надеясь разобраться в переполняющих его впечатлениях.
Мне кажется, будто я попал в другой мир, где наши законы больше не действуют. Ничего не дается легко. Что бы мы ни сделали, уходя отсюда, нас станут обвинять и ненавидеть. Никакая государственная мудрость не поможет выправить ситуацию. Бедняга Маунтбеттен совершенно раздавлен. Мы уже объявили, что уходим из Индии. Нам осталось лишь уйти. Но тогда начнется гражданская война. Ганди говорит, что уйти нам следует в любом случае и «смириться с кровавой бойней». Можете представить себе, какими малозначительными посреди всего этого кажутся мне мои личные неприятности. До отъезда я не говорил вам, что мы с Нелл расстались. Не говорил и того, что больше не считаю, будто меня ждет большое будущее гениального художника. В сегодняшней газете была статья о беспорядках в Калькутте и Бомбее. Поножовщина, взрывы, обливание кислотой. Напали на автомобиль, подожгли – четверо пассажиров сгорели заживо, умоляя о пощаде. Что мои злоключения перед лицом подобных страданий? Эд, прочитав это, скажет: «И где же твой Бог, который любовь?» Но ты, Китти, обязательно поддержишь меня, когда я отвечу, что добро в нас соседствует со злом, и мы должны верить в силу добра и стремиться к его победе.
А иначе чего ради мы вообще живем?
27
Письмо было адресовано в Иденфилд-Плейс, но, пока оно шло, Китти и Памела уже вернулись в Ривер-фарм. Его принесла Луиза, и подруги читали его вместе, греясь на скамейке под апрельским солнышком.
– Боже! – воскликнула Луиза. – Кругом драмы!
Китти с удивлением осознала, что обрадовалась новости о расставании Ларри и Нелл.
– Мне всегда казалось, что эта девушка ему не подходит, – сказала она.
– Разумеется. Она не стоит Ларри.
– Правда, странно, что мы беседуем о Ларри, который так далеко?
«А сами все сидим здесь», – мысленно добавила Китти.
Долгая суровая зима окончилась, и все вернулось в привычную колею. Дни напролет Китти готовила и приводила в порядок старый дом, чтобы миссис Уиллис могла в нем прибраться, чинила одежду Памелы, помогала в деревенской церкви, ходила по магазинам в Льюисе, слушала новости по радио, читала Памеле и для себя. Дел все время оказывалось больше, чем времени, и все равно не отпускало чувство, будто она бездельничает. Китти завидовала Ларри и его индийскому путешествию.
У Луизы были свои печали – она никак не могла забеременеть.
– Я тебе говорила, что собираюсь сходить к знахарю? Мама уговорила. И Джорджа свожу.
– Ну, вреда от этого не будет, – заметила Китти.
– Видимо, скажет мне пить сырые яйца и завязать со спиртным или что-то в таком духе. Главное, чтобы не советовал мне отдыхать. Ничто не бесит меня сильнее, чем советы отдохнуть.
– Может, тебе стоит на пару недель уехать в город?
– Не понимаю, как это поможет забеременеть. Хотя, конечно… – Луиза бросила на Китти заговорщический взгляд, совсем как когда-то. – Помнишь девчонок, что торчали у бараков по ночам и кричали «Одиннадцатый параграф»?
– Ой, господи! – Китти хихикнула. – Я прямо скучаю по войне.
– А тогда мы мечтали, чтобы она скорее кончилась.
Китти вздохнула:
– Тогда я мечтала лишь о собственном доме, собственном муже и собственном малыше. Я воображала тогда, как буду шить шторы, печь хлеб и просыпаться в залитой солнцем спальне в моем собственном маленьком домике.
– Не понимаю, чего тебя так тянет на маленькое.
– Видимо, я слишком часто играла с кукольными домиками, – ответила Китти. – Теперь дом настоящий, а я превращаюсь в собственную мать.
Однако тем, что ее по-настоящему пугает, делиться с Луизой она не стала. Не рассказала, как иногда в течение часа, а то и больше сидит в кресле, погруженная в странный тяжелый ступор. В последнее время ее не отпускала усталость. Голова пустела, так что уже невозможно вспомнить, что собиралась сделать. Когда приходила Памела, которой хотелось есть или развлекаться, Китти брала себя в руки. Но даже пока она варила яйцо и поджаривала кусок хлеба, ее не покидало глухое чувство бессмысленности.
Как это объяснить Луизе, ведь та уверена, что все проблемы решит рождение ребенка? Как рассказать, что из-за Памелы порой хочется взвыть? Конечно же Китти обожала дочь и умерла бы за нее не задумываясь. Но жить ради нее оказалось куда сложнее. Оказывается, родить ребенка – это недостаточно. Но недостаточно для чего?
Жалко, что Ларри не здесь. С ним она могла бы поговорить об этом. Вот чем хороши верующие, даже если ты не разделяешь их убеждений: они способны понять, когда говоришь о смысле. Они допускают существование некой высшей цели. Китти до сих пор
