– И чем же вы хотели заняться?
Ларри пожал плечами, понимая, каким смехотворным ей покажется его ответ; на самом деле сейчас это казалось смехотворным и ему самому.
– Я хотел стать художником.
– Художником! В смысле писать картины?
– Да.
– Это, конечно, замечательно, Ларри. Только это не работа.
Джеральдина видела все в простом и ясном свете, не замутненном ни тщеславием, ни иллюзиями. Она была прагматиком и реалистом – и при этом верила в Господню благодать.
С каждым днем она казалась Ларри все красивее. Он любовался тем, как она работает, не замечая его взгляда. И уже подумывал, что хотел бы стать для нее большим, чем друг и коллега, но боялся сделать первый шаг. Боялся быть отвергнутым. В конце концов, что он мог предложить?
Он улучил минутку написать Китти и Эду, – то есть на самом деле Китти.
Кругом хаос, муссонные дожди, а мы готовимся ко Дню независимости. Все только и твердят об Англии, ласковой матери, которая с гордостью смотрит, как взращенное ею дитя встает на ноги. А по-моему, это абсолютная чушь. Индийская цивилизация куда старше нашей. А что до меня самого, то рядом с такими людьми, как Неру, Патель и, разумеется, Ганди, я ощущаю себя ребенком.
В последние дни я тоже серьезно задумался о собственном будущем. Когда я обрету независимость? Думаю, вам покажется странно, ведь мне, в конце концов, почти тридцать, но, очутившись здесь, я о многом подумал впервые. Что за жизнь я намерен вести? И имеет ли значение то, чего я сам хочу? Как я понимаю тебя, Китти, когда ты пишешь, что значит действительно жить. Я тоже этого хочу. Но одновременно с тем во мне растет убежденность, что гоняться за мечтой бессмысленно. Возможно, мне стоит больше думать о своих обязанностях. Мужчине моего возраста и положения следует заняться полезной работой, жениться и завести детей. Разве это не так? Если я останусь холостяком без своего занятия, какой с меня будет прок? Думаю, это и называется смыслом жизни.
Как бы то ни было, я чувствую, что мир вокруг меняется, и, возможно, в этот исторический момент изменюсь я сам. В скором времени подумываю вернуться домой. Спросишь зачем? В конце концов, я смогу наслаждаться долгими беседами с тобой и Эдом. И Эд скажет мне, что все зависит от удачи. А ты скажешь, что я должен научиться летать. А я буду сидеть, улыбаться и кивать, просто радуясь тому, что мы снова вместе.
Только завершив письмо, он с удивлением понял, что ни разу не упомянул Джеральдину, хотя мысли о ней не покидали его ни на секунду. Ничего. Еще будет время рассказать, если появится о чем.
* * *Наступила полночь; к рассвету дождь прекратился, и город приготовился к празднику. В каждом окне виднелся государственный флаг; на деревьях красовались гирлянды шафрановых, белых и зеленых флажков. На площадь Принцесс-Парк, где была возведена арена, с утра стекалась публика. Посреди, под куполом на четырех тонких колоннах, стояла огромная статуя короля Георга Пятого; площадь со всех сторон окружали дворцы – низама Хайдарабада, гаеквара Бароды и махарадж Патиалы, Биканера и Джайпура. Из их окон открывается вид на временные помосты и флагшток, где сегодня будет поднят флаг новой страны.
Ларри пошел на площадь, чтобы своими глазами увидеть этот исторический момент. Вместе с ним отправились Руперт с Джеральдиной, Марджери Брокман и Фэй Кемпбелл-Джонсон. Довольно быстро выяснилось, что народу куда больше, чем ожидалось. Вся Королевская дорога вплоть до Ворот Индии была плотно забита людьми, стремящимися попасть на Принцесс-Парк. Они радостно кричали, смеялись и махали флагами. Ларри и его сотрудники с трудом протискивались вперед, показывая пригласительные билеты улыбающейся охране. Но на самой арене царил полный хаос. Толпа заполнила гостевую трибуну, одни уселись в кресла, другие влезли на сиденья, ручки и спинки.
– Дорогу мэмсаиб![20] – весело выкрикивали голоса, пока Ларри и Руперт пытались провести своих спутниц сквозь толчею. Вот уже стал виден флагшток, но не пройти. Давка такая, что женщинам пришлось поднять детей над головой. Даже сам Неру не смог пробраться к главному помосту. Ларри видел, как тот взобрался на плечи какого-то мужчины и зашагал в сандалиях прямо по головам.
По трибунам пронесся радостный гул. Все головы резко повернулись. Краем глаза Ларри заметил генеральских адъютантов в белом, развевающиеся вымпелы на копьях телохранителей, а следом в открытом экипаже – новоиспеченного генерал-губернатора в белом мундире и леди Маунтбеттен, тоже во всем белом.
Неру, теперь стоявший на центральном помосте, замахал руками, призывая толпу пропустить процессию, но никто не внял. Покосившись на Джеральдину, зажатую в толпе рядом с ним, Ларри увидел, что она закрыла глаза.
– Вам нехорошо? – спросил он.
Она не ответила.
Экипаж с эскортом остановился, немного не доехав до флагштока. Дальше было не проехать. Маунтбеттен встал в экипаже и жестом попросил Неру продолжать. Тот подал сигнал, и на флагштоке поднялся индийский триколор. Толпа взревела от радости. Маунтбеттен салютовал, запертый в своем экипаже. Снова заморосило, и в небе над толпой расцвела радуга: шафрановая, белая, зеленая. Торжествующий рев сделался оглушительным.
Посреди этого гвалта Джеральдина вдруг глухо зарыдала, зажмурив глаза, зажав уши и мотая головой.
– Ничего, ничего, – Ларри обнял ее за плечи, – все хорошо. Я вас выведу.
Прижимая ее к себе, он двинулся назад, плечом пробивая себе дорогу в ликующей толпе. Она продолжала дрожать и глухо стонать, покуда они наконец не выбрались на полупустую боковую улочку.
Ларри обнял ее, дав выплакаться.
– Ну, ну, – успокаивал он, – все хорошо.
Джеральдина замерла в его объятиях, прижавшись лицом к груди. Ларри чувствовал, как ее прерывистое дыхание становится ровнее и ровнее. Наконец она отвернулась промокнуть глаза.
– Мне так стыдно, – прошептала она. – Вы наверняка подумали, что я дурочка.
– Ничего подобного! – заверил ее Ларри.
– Я не знаю, что произошло. Мне показалось, я в западне. Это было невыносимо.
– Вы и были в западне. Толпа просто невероятная.
– Но вы меня спасли.
Дождь усилился, даря раскаленным улицам долгожданную свежесть.
– Пошли домой.
* * *На следующий день Маунтбеттен передал решение Рэдклиффа о границах обеим сторонам – вручил Неру и телеграфировал их Джинне в Карачи. Спустя несколько часов Пенджаб полыхнул огнем. Десять миллионов человек по обе стороны новой границы сорвались с мест в поисках укрытия. Триста тысяч индусов и сикхов бежали из Лахора. В Амритсаре мусульманских женщин раздевали догола, гоняли по улицам и насиловали. Толпы сикхов, вооруженных пулеметами и гранатами, вырезали мусульманские деревни. Мусульмане в Фирозпуре напали на поезд, везущий беженцев-сикхов, и убивали всех подряд. Безумная паника сменилась безумной ненавистью.
Беженцы-индусы потоком хлынули в Дели, а с ними – голод, болезни и яростная жажда мести. Вскоре столицу захлестнула волна беспорядков
