В России медиа долгое время выражают мнения узкой прослойки населения и предназначены преимущественно для нее же. Таким образом, главной задачей медиа было традиционное для докоммерческой прессы выражение мнения и интересов той или иной группы населения, причем в данном случае немноголюдной. Напомним, что в Европе во второй половине XIX в. формируется современная бизнес-модель прессы, которая предполагала окупаемость прессы, достигаемой размещением рекламы и продажей тиража, что было возможным благодаря массовой урбанизации, массовому уровню грамотности и высокой доле вовлечения населения в политику.
После трагических событий 1905 г. власть идет на некоторые уступки гражданскому обществу и выпускает подписанный 17 октября 1905 г. «Манифест об усовершенствовании государственного порядка», в котором объявлены свобода совести, свобода слова, свобода собраний и союзов. Провозглашаемый в манифесте принцип свободы слова шел вразрез с деятельностью цензурного ведомства – Главного управления по делам печати. «Временные правила о повременных изданиях», подписанные 24 ноября, законодательно упраздняли, до принятия закона о печати, цензуру в городах (в регионах она продолжала существовать). В этот период, при наличии законодательного запрещения цензуры, акцент смещается на «наказания». В результате только 22 октября – 2 декабря 1905 г. в Москве и Петербурге уголовные преследования против прессы возбуждались 92 раза.[127] Несмотря на декларированные гражданские свободы, вполне эффективно действуют механизмы их подавления. Реформы того периода не меняют саму структуру общества, которое оставалось сословным. Наличие неравных в правах сословий не позволяло прессе стать полноценным механизмом, обеспечивающим диалог в обществе, так как периодическая печать естественным образом была зависима от крупного капитала и промышленников или от государства, что автоматически лишало некоторые политические силы собственных возможностей в публичной сфере. Разумеется, изоляция определенных политических сил от принятия политических решений сопровождалась попытками государства осуществлять цензурный контроль за определенными видами изданий некоторых политических партий. Вместе с тем необходимо констатировать появление в период между революциями 1905 и 1917 гг. партийной печати, которая, разумеется, не могла быть массовой ввиду небольшого количества грамотного населения, однако все же это свидетельствует о том, что в целом развитие прессы шло по той же траектории, что и за рубежом, несмотря на отсутствие какого-либо документа, гарантирующего свободу печати.
Приход к власти большевиков существенным образом не изменил ситуацию. Декрет о печати, принятый 27 октября (9 ноября) 1917 г., фактически позволил закрыть несколько сотен оппозиционных газет. Вместе с тем в декрете подчеркивался его временный характер, указывалось на то, что всякие административные воздействия на печать будут прекращены, а мнения можно будет высказывать свободно, когда обстановка в стране стабилизируется.
Советский порядок, установленный для коммуникаций, нами характеризуется как система коммуникационного контроля, то есть в значительной степени все советское общество и вся советская идентичность были связаны с построенной в стране разветвленной и сложной организацией коммуникаций и контролем со стороны главного политического монополиста. Без эффективной работы этого механизма коммуникаций советская модель оказалась бы нежизнеспособной. Отсутствие контроля привело бы к наличию в открытой публичной сфере идеологий, прямо противоречащих официальной коммунистической, что могло бы вызвать не просто протесты, но и подрыв авторитета верховной советской идеологии, которая, в свою очередь, единственная цементировала Советский Союз. В основе советского режима в стране находилась модель двойной идентичности, о которой писали ряд ученых.[128] С одной стороны, перед властью стояла задача сформировать чисто советскую идеологию, чтобы создать единую (вненациональную) общность – советский народ. С другой стороны, необходимо было обеспечить возможность включения в СССР различных национальных групп и народов, то есть поддерживать национальную идентичность народов и этносов. Таким образом, складывалась модель двойной идентичности, когда национальное самосознание (на уровне конкретной республики, народа, включенного в «большую семью народов») дополняется наднациональным, которое основывалось на доминирующей идеологии и партийности. Советская идентичность в значительной степени базировалась на руссификации и перемешивании русскоязычных и вообще славянских народов с остальными.[129]
Советская система коммуникационного контроля предполагала объединение всех способов коммуникации и всеобъемлющий надзор за ними. С нашей точки зрения, такой надзор основан не только на разветвленной системе госконтроля за содержанием продуктов культуры и массмедиа, но и связан с искусственным построением всей привычки и традиции медиапрактик. Для создания эффективной системы социального контроля, в которой существенную роль играли коммуникации, Советский Союз формирует аудиторию через феноменально быстрое, в сжатые сроки проведенное обучение населения грамоте. Повышение уровня грамотности за 30 лет с 45 до 95 % (а учитывая то, что львиная доля грамотных людей была выслана из страны, раскулачена или уничтожена в ходе Гражданской войны, реально грамотным было необходимо делать все население страны) было проведено мобилизационными темпами, что обеспечило неразрывную связь между советской идентичностью и советским строем и письменной культурой в целом. Другими словами, в СССР потребление газет, книг и прочих объектов письменной культуры было не чем иным, как чисто советской традицией, сформированной преимущественно у крестьянского сословия, на основе которого развились многие другие сословия в стране. Коммуникативный контроль советской эпохи обязан своим успехом в том числе значительной культурной гомогенности населения, которая была в короткой исторической перспективе (одно-два поколения) основана на крестьянской культуре.
Всеобъемлющая система советского коммуникативного контроля построена на вертикальной модели партийной цензуры всех видов художественного выражения и массовой информации. В сфере массовой информации модель опиралась на то, что центральные органы (Гостелерадио, например) напрямую вмешивались в творческий процесс, а в редакциях печатных СМИ были внутренние цензоры (политические редакторы), которые находились на зарплате в самих изданиях и осуществляли прямой идеологический контроль. В сфере культуры ограничения проявлялись, с одной стороны, в контроле над содержанием произведений (Главлит следил за литературными произведениями, а Главрепертком – за репертуаром театров), а с другой – в гомогенизации творческого процесса через включение и (или) исключение из профессиональных творческих союзов их членов – писателей, кинематографистов и др.[130] Таким образом, власть пыталась влиять не только на репертуар «на выходе», но и на сам творческий процесс «на входе» через воспитание творческих кадров в правильном идеологическом ключе, что, разумеется, в полной мере было невозможно.
Построенная в СССР система печати, проводного радио, а позднее и телевидения полностью воспроизводила социальную организацию, в которой элиты на местах контролировались партией. Фактически была избрана иерархическая модель гиперцентрализации вещания, не характерная для территориально распределенных стран. Что касается прессы, то она полностью соответствовала модели двойной идентичности: наличие республиканских газет на местах и центральных в Москве («Правда», «Известия»). Помимо этого, идентичность поддерживалась партийной и профессиональной прессой, а также прессой отдельных предприятий. Кроме социального контроля через массовые коммуникации, использовались также каналы интерперсональных коммуникаций: персональные идеологические беседы и т. п. Это достигалось благодаря наличию партийных ячеек на предприятиях и во всех учреждениях, политико-идеологическому
