Значимый теоретический вклад в идею автономии социальных акторов внес также французский социолог Пьер Бурдьё знаменитой работой «Различение: социальная критика суждений вкуса».[366] Для Бурдьё основой действий социальных акторов является не набор социальных правил, а позиция акторов друг относительно друга в некоем символическом социальном пространстве, которое он называет полем.[367] Это пространство создается контрастами между полярными позициями. Отсюда склонность Бурдьё интерпретировать положения индивидов в социальном мире через двухмерные графики, на которых обозначаются такие полярные позиции. Эти позиции у Бурдьё привязаны к его теории капитала и взаимодействию капитала экономического (деньги и собственность), культурного (образование) и социального (ранг в обществе). На двухмерном поле систему повседневных повторяющихся практик Бурдьё называет «габитус». Это своего рода предрасположенность к определенной практике. Бурдьё демонстрирует систему габитусов, формирующих устойчивые практики, четко поляризующие различные социальные классы во Франции. В результате буржуазия, представленная крупными собственниками и руководителями больших предприятий, предпочитает пить шампанское, а рабочие – пиво; формой досуга профессуры являются прогулки в горах, а фермеров – телевизор.
Бурдьё, таким образом, спорит с идущей от Канта идеей об автономии суждения вкуса, то есть, грубо говоря, о том, что «о вкусах не спорят». Иными словами, вкусы, по мнению Канта, ничем не детерминированы, кроме индивидуальных предпочтений отдельных людей. Бурдьё полагает, что детерминированы. В результате люди с разными габитусами отталкивают друг друга, потому что их практики кардинально не совпадают, а сами эти люди находятся на различных полюсах системы всех практик. В ранней работе Бурдьё «Un art moyen» («Искусство средней руки»; издана в русском переводе под названием «Общедоступное искусство»), написанной в соавторстве, представлены результаты исследования практик фотографирования.[368] Уже в этой работе, написанной почти за 20 лет до «Различения…», французский социолог демонстрирует склонность к сегментации отдельных социальных классов на основании их культурной практики (а фотографирование является, безусловно, таковой). С точки зрения Бурдьё, то, ЧТО мы фотографируем, это не объект индивидуального вкуса, а следствие некоей социальной обусловленности. Она связана в первую очередь с тем, что, фотографируя, семьи занимаются самовоспроизводством и самоинтеграцией, так как добрые три четверти фотографий делаются во время семейных торжеств или совместных поездок в отпуск. И эта практика воссоздает образ семьи, в реальности разобщенной, члены которой находятся порою в разных городах. Отношение к объекту фотографирования, проявляющееся в его выборе, зависит, как пишут Бурдьё и его соавторы, от социального класса фотографа, а точнее – от связи между социальным классом и отношением к фотографии как к искусству. Те социальные классы, для которых фотография является искусством, а не просто способом фиксации реальности, выбирают более оригинальные объекты фотографирования (натюрморты, пейзажи и т. п.).
§ 2. Медиаиспользование и cultural studies
Само по себе понятие «использование медиа» идет от работы позднего представителя американской эмпирико-функционалистской теории Элиху Каца (см. гл. 9), который вместе с Блумлером, как мы помним, первым предложил перенести фокус исследовательского вопроса на самого реципиента информации: «Что люди делают с медиа?»[369] Воплощением этой парадигмы «потребностей» стали работы Э. Каца, Д. Блумлера и М. Гуревича в области теории использования и получения удовлетворения (uses and gratification). Потребитель отныне не рассматривался как, следуя терминологии де Серто, часть стратегии коммуникаторов (то есть распространителей информации, стремящихся навязать суждение), а становился самостоятельным актором, применяющим определенные тактики для получения от медиа того, что он сам считает нужным. Безусловно, данная парадигма тоже может быть подвержена критике, потому что предполагает, что реципиент в состоянии рефлексировать и анализировать свои нематериальные потребности в сфере контента (что далеко не так очевидно), однако парадигма отношения к реципиенту стала принципиально иной, и теперь она в значительной степени развивается в том же направлении, в котором следует социология. Таким образом, первым источником направления, известного как медиаиспользование, явились работы эмпирико-функционалистов.
Еще одним источником понятия «медиаиспользование» стала работа раннего представителя британских культурологов Ричарда Хоггарта (1918–2014) «The Uses of Literacy: Aspects of Working Class Life» (дословный перевод названия – «Использование грамотности: некоторые аспекты жизни рабочего класса»).[370] Изданная в 1957 г. книга (ее французский перевод, вышедший в 1970 г., имеет говорящее название: «Культура бедности») представляет собой специфическое антропологическое исследование, цель которого – опровергнуть гипотезу о том, что традиционная культура рабочего класса гибнет под натиском индустриальной буржуазной культуры, навязываемой через каналы коммуникации. Хоггарт описывает быт рабочих кварталов и семей рабочего класса и делает вывод о том, что влияние буржуазной и индустриальной культуры сильно замедленно и во многом нейтрализуется более укорененными явлениями (традициями и ритуалами). Для Хоггарта медиаконтент, предназначенный для представителей рабочего класса, некорректным образом интерпретирует культуру рабочих комьюнити и в конечном счете не воспринимается как референтный, то есть способный перевернуть их традиционные установки.
Точка зрения Хоггарта основана на убеждении, популярном в среде неомарксистов, или так называемого нового левого движения (new left), Великобритании середины XX в. Согласно этому убеждению, культура не может рассматриваться отдельно от властных отношений и стратегий социальных изменений. Классический марксизм воспринимал культуру как надстройку, тогда как базисом были экономические, или производственные, отношения. Представители же британских новых левых, занимающиеся анализом культуры, предлагают поменять базис и надстройку местами. Для них в основе любых производственных отношений лежат отношения культурные, потому что именно они порождают определенные идентичности, в том числе и классового характера, которые, в свою очередь, структурируют производственные отношения.
Раймонд Уильямс (1921–1988) в книге «The Long Revolution» («Долгая революция») идею детерминированности производственных отношений идентичностью объясняет иным пониманием культуры, которое отлично от литературоцентричного, помещающего культуру как бы за пределы общества.[371] Для Уильямса культура – это глобальный процесс, при помощи которого социально и исторически создаются смыслы. Для Эдварда Томпсона (1924–1993) набор таких культурных элементов, структурирующих производственные отношения, называется ценностями. Эдвард Томпсон вслед за Уильямсом в книге «The Making of the English Working Class» («Создание английского рабочего класса»)[372] предлагает отказаться от понимания культуры как единого целого и выдвигает идею «культур» (то есть множества), указывая на то, что вся человеческая история представляет собой историю борьбы и противостояния культур и стилей жизни, что, в свою очередь, соотносится с классовой борьбой, которая тоже есть борьба культур.
Таким образом, рождается отдельное направление в исследованиях культуры в ее новом понимании, которое воплощается в середине 1960-х годов в создании Центра
