Хотя все это выглядит очевидно, мы бы никогда не поняли, что Рэй и его друг стояли за этим делом, если бы их не выдал обиженный французский агент (на этот раз француз).
Стивен помедлил, потом на ощупь вытащил из кармана грандиозный синий бриллиант, наполовину заполнивший его раскрытую ладонь. Он мягко покрутил его так, чтобы камень заиграл на солнце, и продолжил:
— Скажу тебе, Джек, этим французом оказался Дюамель, с которым мы так много имели дел в Париже. Диана попыталась выкупить нас этой прелестной вещицей, и одним из условий нашего освобождения стал возврат камня. Дюамель его привез. В обмен на услугу, которую я ему смог оказать, Дюамель не только выдал имя Рэя и его коллеги Ледварда, Эдварда Ледварда, но и устроил им столь же элегантную ловушку, как Рэй — тебе.
Они оба члены клуба «Баттонс». Пока я наблюдал из окна «Блейкс», Дюамель встретил их на Сент-Джеймс-стрит, прямо у входа в клуб, отдал им сверток с купюрами и получил донесение об английских военных и морских перемещениях и об отношениях с шведским двором.
Мы с коллегами очень быстро пересекли улицу, но, к сожалению, к моему горькому сожалению, завалили операцию. Когда спросили Рэя и его компаньона, то получили отказ — они не желали посетителей. К несчастью, один из моих спутников попытался пройти силой, поднялся шум. К тому времени, как мы получили разрешение, они удрали — не через кухню или конюшню (там у нас дежурили люди), а через крохотное слуховое окно на крыше. Оттуда они по парапетам перебрались к матушке Эбботт. Одна из девушек их впустила, приняв все за шалость.
Они залегли на дно, и ответственные за поиски до сих пор не могут сказать — где. Ледвард, видимо, подозревал, что он в опасности — его записи моим друзьям ровным счетом ничего не сообщили. Они боятся, что он воспользовался каким-нибудь хитрым планом побега.
Рэй оказался не столь предусмотрительным. Из находок в его доме ясно, что он замешан в деле с Биржей и много на этом заработал. В любом случае, переданное Дюамелю донесение просто убийственное — часть информации могла поступить только изнутри Адмиралтейства. Думаю, что на этом закончу. Вряд ли стоит добавлять, что мои коллеги, которые никогда и не считали тебя виновным в чем-то помимо неосмотрительности с этими проклятыми акциями и облигациями, сейчас полностью убеждены в твоей невиновности.
Последние несколько минут сердце Джека билось гораздо сильнее и быстрее обычного, будто заполнив всю грудь. Тяжело дыша и до некоторой степени контролируя голос, он спросил:
— Значит ли это, что меня могут восстановить на службе?
— Будь в этом мире хоть сколько справедливости, я бы в этом был уверен. Но не стоит ждать чего-либо с уверенностью. Прочных надежд нет. Ледварда и Рэя не поймали, их нельзя предъявить суду. Весьма вероятно, что их покрывает кто-то еще более высокопоставленный: имеет место странное сопротивление...
В любом случае, кабинет министров не желает предоставлять оппозиции громкий и дискредитирующий скандал. Raison d'etat [7] с легкостью перевешивают ущерб, причиненный индивиду — особенно индивиду без политического влияния, или даже хуже. В это отношении позволь заметить, что генерал Обри — печальная обуза.
Опять-таки, власть имущие проявляют чрезвычайное нежелание признавать свои ошибки. С другой стороны, как друг советую тебе не отчаиваться и не поддаваться меланхолии. Не будь одиноким, не будь праздным, как говорит чудесный Бертон [8]. Выход, если он есть, заключается в действиях. В действиях на море.
— Прости, если я с утра выглядел таким унылым. Дело в том... я не хочу жаловаться, Стивен, но снился мне сон, настолько правдоподобный, что и сейчас вспоминаю с легкостью. Сон о том, что все это дело — суд и прочее — сами оказались сном. Облегчение и радость от осознания, огромное счастье меня пробудили. Но даже проснувшись я все еще не освободился ото сна и уверенно начал искать мундир.
Джек опустил весла и закончил круг вокруг корабля, оценивая дифферент. Рассудок согласился со словами Стивена, но в глубине души едва заметное сияние рассеивало глубочайшее несчастье.
Пока они гребли к фрегату, Джек произнес:
— Рад, что ты снова повидал Дюамеля. Он мне понравился.
— Хороший был человек. Вернуть бриллиант, когда он рвал все связи со своей страной, уезжал в Канаду — вот потрясающий пример великодушия. Я о нем сожалею.
— Он же не умер, бедняга?
— Я бы не упомянул его имени, если бы он все еще оставался в живых. Нет. Хинидж Дандас по моему поручительству собирался отвезти его в Америку, где он хотел поселиться на берегу ручья с форелью в Квебеке. Все свое значительное состояние он обменял на золото и зашил в пояс. На борт корабля он поднимался в Спитхеде при сильном волнении и, как и я временами, провалился между шлюпкой и бортом. Собственный капитал потопил его без шансов на спасение.
— Искренне жаль, — ответил Джек и стал грести сильнее. Он задумался, стоит ли говорить о Диане и ее бриллианте — бесчеловечно не делать этого — но решил, что вопрос слишком деликатный. Он может с легкостью привестись под ветер, может причинить боль. Пока Стивен не упомянет ее, лучше молчать.
Когда они поднялись на борт, Обри приказал спустить еще мишени. Настала очередь вахты левого борта встать к орудиям — несколько более достойный результат, сопровождаемый беглым огнем критики, советов и даже похвал с квартердека, а потом «Сюрприз» разразился двумя бортовыми залпами с близкой дистанции.
В этих сокрушительных залпах орудия стреляли последовательно от носа к корме — слишком старые шпангоуты не выдержали бы отдачу всех орудий, так что одновременную стрельбу лучше оставить на крайний случай. Частные военные корабли сами обеспечивали себя порохом, очень дорогим веществом,
