Скоморох уверенно заключил:
— Слышь, Московка! И сколько сказок не перескажешь тебе, и сколько песен не перепоешь, уж всегда перва жонка заведет эту машину, што напутает все. Правильно все! Как я говорил, так и есь!
Жонки не соглашались. Помор остановил возникающий шум следующей сказкой.
18. Кожа
Два брата жило. Один наживной был — другой нет. Невески не советно жили и пристали, штобы делиться. Стали делиться. Ну, как? Все больше старший брат наживал, — ему все и идет.
Разделились: старший брат живет боhато, младший — бедно.
Жона ему говорит:
— Хоть бы какие делишки в лесу нашел, дрова бы возил.
Поехал он за дровами в лес, лошадь с горки побежала да башку свернула.
Приташшил домой мертву кобылу кожу драть.
Жонка завыла:
— Да как это…
— Да вот с Лисьей Горки побежала, башку свернула.
Кожу содрал, померзла кожа. Говорит жоны:
— Давай кису под товар, продавать кожу повезу, товару накуплю.
— Да што тебе за кожу-то дадут? Много два рубля. Каково товару купишь на два рубля-те?
— Да уж давай.
Пошол с кожей. Далеко город-от был, он к попу заколотилса, а поп в город уехал, попадья ево и не пустила в избу: иди на сеновал.
Он загленул в окошко, а у матушки меликают, меликают танци. И угошшенье на столе, бутылки наставлены. Повалилса он на сено. Поп вернулса, заколотилса, попадья сейчас бутылки в комод, все прибрала. А гость:
— Куда мне теперь?
— А вот в сундук полезай, — и заперла ево.
Поп лошадь заставать пошол, а прохожий «кх, кх».
— Хто тут? Да как можно здесь прохожему человеку ночевать, пойдем в избу.
И привел ево, посадил за стол, а тот кожу под стол.
— Матушка, нет-ли чево выпить?
— Нет, што ты? Я думала, ты из города чево привезешь.
— Да ведь ты запаслива, может и осталось.
— Нет, ничево нет, я тебе ничево не сказала, как поежжал, думала, сам знаешь. Нету, нету.
Прохожий на кожу наступил, она замерзла и скрипит.
— Што это у тебя? — спрашивает поп.
— Гусли поют.
— Што же они поют?
— Они поют, што в комоди у матушки выпивка есть.
— Ну, уж это пустота. Матушка сказывала, ничево нет.
— Я уж їх сколькой год держу, они у меня не врут.
А матушка:
— Да што это он? Говорю, ничево нету, да неужели я то уж не знаю…
— Ну, а все же, матушка, давай посмотрим.
Посмотрели — в комоди бутылки.
— Ах, я позабыла, што ведь оставалось малешенько; вот позабыла-то, верно, ведь верно, што оставалось.
Сели, выпивают, а кожа опять заскрипела.
— Што жа это теперь гусли поют?
— А они поют, што у попадьї в сундуки живо тело.
А матушка тут:
— Ну, уж это пустота. Ангелы, да я твоего ночлежничка высажу! Што он!..
— Ну-ка, давай ключи.
Матушка ключи со слезьми вместе принесла. Открыли сундук — там гость сидит.
Поп ево узнал и говорит прохожему:
— Ради бы боhа, возьми ты сто рублей и утопи этот сундук.
— Можно.
Поташшил сундук к реки, тот там взмолилса:
— Выпусти меня, я сто рублей дам.
— Можно.
У ево уж двести. Накупил он в городе разново товару. Жоне всево принес.
Невеска забежала, посмотрела и мужу насказала:
— Гледи, деньги-ли какие у їх завелись. Всево накуплено. Тот брата меньшово спросил.
— Я кожу продал.
— Да много-ли за кожу дают?
— Да ныне кожи дорогяшши, двести рублей дали.
Тот пошол, коня на запольках поймал да убил, кожу содрал, в город пошол.
Сел с кожой на рынке.
Хто кожу ногой подопнет, спросит:
— Дорога-ли?
— Двести рублей.
— Да ты сдичял? Хто боле двух рублей даст?
Рассердился этот брат, взял топор: «Убью своего обидчика».
Тот там знает, што брат его убить захочет. А у него была мать старая старушка, совсем уж помирать собиралась, он ее край печьки повалил, а сам спряталса.
Старший брат прибежал, мать зарубил да и прочь.
Тот взял лошадь запрег, мать одел, на санки посадил, сам поддерживат. Приехали в город, в ристоран. Он мать за стол посадил, вина спросил и говорит лакею:
— Угости маму мою.
Лакей стал подносить, толкнул ее чуть, старуха и повалилась.
— Убил маму!
Лакей ему стол рублей дал:
— Только не шумите, пожалуста, господин.
Он вынес старуху, посадил в лодку, весла в руки дал. Рыбаки пришли, за весло хотели взяться, старуха и свалилась в воду.
Мужик на берегу росшибаетса, реве.
— Маму-ту утопили!
Рыбаки ему двести рублей дали: не шуми только.
Пришол домой, больша прежнего нанес.
Брат прибежал.
— Где деньги взял?
— Маму продал. За старуху триста дают, а естли потельнее, то и пятьсот.
У него жонка была здоровая, мясная.
Брат пошол, жону убил, понес в город, сел на рынке да кричит:
— Женьского товару не надо-ли?
— Хто жонок убивает, да продает, в арестански ево.
Коhда выпустили, брат меньшой тово боле разбоhател.
Он ево зашил в куль, приташшил к реки. Стояла тут часовенька. Пошол помолитця, штобы бог помог таково разорителя погубить. Пока молилса тут был теленок подли мешка; меньшой брат вылиз, а теленка туда. Сам коней из поля каких-то к себе загнал. Старшой — мешок с теленком бросил в реку, пошел, думат, ко вдовы. Там брат с конями.
— Ты где этта нажил столько?
— В реки. Там еще много. Да ты споки-то. Там урыти поуры, да кони-ти буры, кореты золоты!
Старшой брат велел себя завязать в мешок да кинуть к реку. И ушел. Не знаю, выйдет-ли хоть к осени. Не бывал еще назад.
