Взглядам явился текст выписки из постановления ПМС Ларгитаса. Толпа вскипела – казалось, костёр под котлом едва тлел, и вдруг кто-то бросил на угли термитную шашку. Отдельные выкрики слились в рёв урагана. Людской шторм набирал силу, ярился. Финальное заявление диктора прозвучало для брамайнов откровенной пощёчиной:
– …правительство Ларгитаса требует от чайтранских властей немедленного освобождения Мирры Джутхани, гражданки Ларгитаса, которую незаконно удерживают на Чайтре. Все расходы по доставке госпожи Джутхани на Ларгитас для воссоединения с семьёй берет на себя миграционная служба…
В небе над посольством что-то блеснуло. На серебристый высверк никто не обратил внимания: пикетчики бушевали, охрана следила за пикетчиками. Позже, изучив записи с камер наблюдения, эксперты придут к выводу, что это был тилонский беспилотник AFGR-34-2а «Горняк», модифицированная полуавтономная модель, предназначенная для геологоразведки. Надёжная и простая в управлении, машина могла нести в грузовом отсеке до семи килограммов геологических образцов.
Сегодня в грузовом отсеке «Горняка» лежали не образцы горных пород.
Звон разлетающегося стекла бритвой полоснул по гомону толпы. Миг, и крыша посольства треснула яичной скорлупой, рождая возносящегося ввысь огненного феникса. Окна взорвались: мириады сверкающих, плавящихся на лету стеклянных осколков брызнули во все стороны; следом ударила волна испепеляющего, почти зримого жара. Исполинскими факелами вспыхнули волосатые стволы пальм у главного входа. Термостойкие бронедвери покоробились, маскирующий слой декоративного пластика потек, загорелся, но двери, как ни странно, выдержали.
Впору было поверить, что ярость пикетчиков нашла выход из ментального мира в реальный, смерчем пламени поразив мерзких ларгитасцев. Но пострадали и пикетчики. Авангард опалило жаром, сжигая волосы, ресницы и брови; многих посекло осколками. Тела, одежда и земля перед воротами окрасились кровью. Толпа отпрянула от ограды, с криками бросилась врассыпную. В здании тоже кричали. Казалось невероятным, что кто-то мог уцелеть в этом аду, и тем не менее в посольстве ещё оставались живые.
К вечеру установят: плазменный заряд мощностью в семьсот-восемьсот килограммов тротилового эквивалента, который нёс в себе «Горняк», сработал в рабочем кабинете посла. Посол и секретарша погибли мгновенно – от них не осталось даже пепла. Жаропрочные перегородки и межэтажные перекрытия, снабженные прослойками термосила, частично сдержали напор плазмы, кое-кто из персонала уцелел, отделавшись контузией и ожогами разной степени тяжести.
Из окон изувеченного посольства валил дым. Метались багровые отсветы, что-то трещало, рушилось. Тлели стволы пальм, курчавились обугленным волосом. Голосфера над воротами погасла, разбежавшиеся было пикетчики начали возвращаться.
– Кара!
– Кара богов!
– Огонь! Огонь сошёл с небес!
– Дрожите, подлые ларги́!
– Так будет с каждым!
– На-тху! На-тху!
Уши вспорол отчаянный скрежет. Покорёженные двери посольства с натугой распахнулись, из дыма на ступеньки, шатаясь, выбрался чёрный человек. Форма охранника свисала дымящимися клочьями, лицо и руки были в саже и копоти, но человек крепко сжимал мультирежимный лучевик «Balk». Тяжёлый взгляд уперся в толпу, в наступившей тишине щёлкнул предохранитель. Охранник постоял, чуть покачиваясь, и двинулся к воротам, с трудом переставляя непослушные ноги.
Позади него выносили импровизированные носилки с ранеными и обожженными. Кто-то плакал, кто-то выл на одной жуткой ноте, кто-то связывался по коммуникатору с медиками, а чёрный человек шёл и шёл. Толпа попятилась, людей накрыл вой сирен. Под суматошные сполохи мигалок с неба валились полицейские и медицинские аэромобы. Похоже, службы экстренного реагирования кемчугийской столицы пригнали сюда весь свой скудный парк летающей техники. Над посольством зависли пожарные аэроцистерны, поливая здание мощными струями воды и пены.
– Всё в порядке, брат, – арим, одетый в форменные шорты и безрукавку полицейского, осторожно тронул за плечо безмолвного охранника. – Ты не стреляй, не надо. Слышишь? Мы уже здесь. Они ответят, брат, они за всё ответят. Ты только не стреляй, хорошо?
Чёрный человек молчал.
II– Можно войти?
Она сперва вошла, а потом спросила, но всё-таки спросила. Такая вот вежливость, собранная из бесцеремонности и застенчивости.
Гюнтер прекрасно чуял их обеих: бесцеремонность и застенчивость. Первая – напускная, вторая – природная. Он лежал на кровати в спальне – в комнате, которую ему отвели как спальню – поверх атласного покрывала, раздевшись до трусов, широко раскинув руки. Внешние блоки ослаблены, чего Гюнтер ещё утром не позволил бы себе ни под каким соусом. Периметр в дырках, чужой ветер задувает в голову. Весь день молодой человек провёл с Натху, ослабляя внутренние блоки разума и укрепляя внешние, транслируя любовь, гори она синим пламенем, и не позволяя истинным чувствам – даже такому невинному, как раздражение! – пробиться наружу. Задачка не из легких, к тому же каждую минуту приходилось сдерживаться, чтобы во время трансляции не сунуться прямиком в львиную пасть – в убийственный мозг антиса. Сейчас Гюнтер отдыхал и категорически не желал напрягаться, восстанавливая периметр в полном объёме. Напрягаться – сильно сказано, защитный периметр давно встал на рефлекс, держать его было проще, чем не держать, и уж тем более – держать частично. Но если Гюнтер сейчас чего-то и хотел, так это бросить вызов (кому?!) или хотя бы плюнуть в кастрюлю с супом – вот, бросал и плевал.
Запрещено? Ментал не имеет права так себя вести? Экзамен на социализацию? Катитесь вы к чёрту с вашими запретами и социализацией! А держать скромного законопослушного ментала в тюрьме для антиса, на минус девятом этаже, требуя от ментала любить блудного сына, притащенного за шкирку из галактического зажопья – это разрешено?!
Я бунтарь, вяло подумал Гюнтер. Я мятежник. Да, чуть не забыл. Я ещё и хам. Натуральный хам, пробы негде ставить.
– Чего тебе надо?
– Вы знаете, чего.
Это сказала застенчивость. А бесцеремонность, опоздав на секунду, добавила:
– А вам этого не надо? Не верю.
Красивая девчонка, оценил Гюнтер. Ноги, сиськи, всё такое.
– Ты брамайни?
– Да.
– Как тебя зовут?
– Сунгхари.
– Имя ненастоящее?
– Нет. Так звали мою бабушку.
– Она жива?
– Умерла. В рабстве, на помпилианской галере.
– Соболезную.
– Ничего, это случилось давно. Двадцать лет назад. Я её плохо помню, бабушку. Я тогда была совсем маленькой.
– Садись, – Гюнтер похлопал по краю кровати. – Не бойся, у меня запросы обычные. Надолго не задержу.
– Спасибо.
Хамство давалось всё легче и легче. Скоро, наверное, грудь обрастёт курчавыми волосами, а кулаки превратятся в пудовые гири. Если бы ещё не это жалкое «спасибо»… В Управлении, принимая у себя в коттедже одну девушку за другой, Гюнтер выяснил два неприятных момента. Первым пришло осознание, что предыдущий сексуальный опыт кавалера Сандерсона был, прямо скажем, куцым. Вторым пунктом кавалер Сандерсон понял, что не слишком-то горит желанием расширять этот опыт таким специфическим образом. Он смущался женщин, с которыми не мог поговорить ни до, ни после секса, смущался, когда они сразу, можно сказать, с порога приступали к любовным играм, возбуждая
