— Я здесь не живу, — сказал Гельмут, облизнув пересохшие губы. — Я здесь сплю.
— Живешь, дорогой. Именно живешь.
Ему почему-то показалось, что она улыбнулась, хоть у нее и не было лица.
— Кто ты? — спросил Гельмут.
— Я твоя чернота.
Гельмут почувствовал, что ему стало труднее дышать. Он снова шагнул назад, не опуская револьвер.
— Зачем ты здесь? — спросил он, пытаясь сохранять спокойствие.
— Чтобы ты увидел меня.
— Зачем мне видеть тебя?
— Столько лет бок о бок, а ты не видел. Разве не интересно?
Гельмут промолчал.
— Смотри, какая я, — сказала Чернота, подняв руку, и с ее пальцев на пол закапала черная жидкость.
— Черная, — сказал Гельмут.
Чернота улыбнулась и сделала еще один шаг вперед.
— Видишь мое лицо?
— Не вижу.
— Видишь. Это мое лицо. Лицо твоей черноты. Если как следует посмотришь в него, увидишь отражение своих глаз.
Гельмут зачем-то отвел взгляд. Его рука, державшая револьвер, задрожала.
— Значит, уже увидел, — сказала Чернота. — Это хорошо.
Она подошла к нему вплотную и медленно потянулась к его руке с револьвером. Гельмут старался не смотреть на ее лицо. Пальцы дрожали, рукоять снова стала мокрой от пота.
— Ты же не выстрелишь? — спросила она.
Гельмут молчал.
— Не выстрелишь, — с этими словами она провела пальцами по его запястью, и его обожгло, будто крапивой, и на коже расплылась блестящая черная клякса.
Гельмут резко отдернул руку и снова шагнул назад.
Пятно уменьшилось в размерах и исчезло без следа.
— Что ты сделала? — спросил он, глядя поверх ее лица и пытаясь прицелиться.
— Ничего. Все, что я хотела с тобой сделать, я сделала уже очень давно.
— Тогда убирайся отсюда. Иначе я выстрелю.
— И что? Ты хочешь одним-единственным выстрелом победить свою черноту?
— А хоть бы и так. Убирайся.
Чернота покачала головой.
— Ты хочешь всех разбудить? Ты хочешь, чтобы выстрел услышали те, кто охотится за тобой?
Гельмут не отвечал. Он хотел только одного: чтобы она исчезла, поскорее пропала, растворилась в темноте, чтобы ее не стало больше.
— Это, конечно, твое дело, — продолжала Чернота. — Хуже не сделаешь. Лучше — тоже.
— Просто заткнись и убирайся. Я ненавижу тебя. Ненавижу, слышишь?
Гельмут сам вдруг удивился ярости в своем голосе. Ему показалось, что это черное пятно вместо ее лица вмещает все, что он так ненавидел. Собственный страх, собственную подлость, собственную злобу — и даже собственную ненависть к себе, которую он тоже ненавидел. Черное болото, в котором он увяз с головой — вот оно, пришло, воплотившись в эту фигуру в платье, и разговаривает с ним, издевается, дразнит.
— Хорошо, что ненавидишь, — сказала Чернота. — Только ты не избавишься от меня никогда. Даже когда проснешься, я буду с тобой. Всегда.
— Заткнись, тварь! — закричал Гельмут и выстрелил.
Оглушительный хлопок разорвал ночную тишину, зазвенело стекло, за окном взлетели перепуганные птицы, шурша крыльями.
Лицо Черноты со звоном разлетелось на сверкающие осколки. Она взмахнула руками, рухнула на колени и завалилась ничком на пол.
— Он всех разбудил! Он всех разбудил! — зазвучали вдруг знакомые голоса за окном.
— Дин-дон, дин-дон, разбудили Спящий дом!
— Ох, что начнется-то сейчас!
— Эти двое скоро придут! Ему надо бежать от них!
— Дин-дон, дин-дон, дин-дон!
— Какой же он дурак!
Тяжело дыша и стуча зубами, Гельмут положил револьвер в карман и быстрым шагом направился в коридор.
Он заметил, что на кухне горел свет, но не обратил на это внимания, сорвал с вешалки плащ, накинул его на плечи и пошел в сторону входной двери. Как только он взялся за ручку, прозвучал дверной звонок.
Да что ж такое, подумал он.
Удивляться было некогда и, в общем-то, уже нечему. Он открыл дверь.
На пороге стоял Тарас Костевич с бутылкой вина.
— Ну ты, Сафонов, даешь! — пробурчал он вместо приветствия. — Полчаса тебе названиваю. Сам в гости звал — и забыл. Уснул, что ли? Нельзя так с гостями!
— Я звал вас в гости? — нервно ухмыльнулся Гельмут.
— Звал. Всех звал. — С лица Костевича вдруг сошла улыбка, он перешагнул через порог, скинул плащ, бесцеремонно прошел на кухню, поставил бутылку на стол и уселся на диван.
— Кого — всех? — спросил Гельмут.
— Всех, — ответил Костевич с таким же серьезным лицом. — У тебя штопор есть?
— В правом ящике стола.
Гельмут закрыл за собой дверь, и тут же снова раздался звонок.
— Я же говорил — всех! — расхохотался Костевич, доставая штопор из ящика.
Гельмут открыл дверь и увидел Федорову в длинном бежевом пальто и с охапкой красных тюльпанов.
— Сафонов! Я не знаю, зачем ты всех позвал, но это было очень приятно.
— Ага, я и вас позвал?
— Конечно! Как можно было не позвать меня? Разумеется, позвали. Я вам цветов принесла. Вы любите тюльпаны?
— Не очень, — попытался ответить Гельмут, но Федорова тут же вручила ему охапку цветов и прошла мимо него в коридор.
— Помогите мне снять пальто, вы же мужчина! — сказала она, не обращая внимания на цветы.
Гельмут неловко положил тюльпаны на тумбочку, закрыл дверь и помог Федоровой снять пальто.
В дверь опять позвонили.
— Ну вы открывайте, а я пойду на кухню, — сказала Федорова.
Следующим был Алексей Шишкин из литературного отдела с бутылкой белого, за ним пришли Седакова и Варенцов — все, кого он видел на последнем вечере в «Коктейль-холле», прошли в его кухню, расселись и стали открывать алкоголь.
— Сафонов, а у тебя бокалов-то хватит на всех? — хохотал Костевич. — Или из горла будем пить?
— Почему бы и не из горла? — смеялась Федорова.
— Да, давайте будем пить из горла! — резюмировал Костевич. — А вы, Гельмут, не расслабляйтесь, еще не
