Как доказательство, Викулов достал спрятанную в одежде потёртую медаль «За боевые заслуги».
– Ну и что мне твоя медаль? – отложив её в сторону, сказал особист. – Ты лучше объясни, почему офицеру Красной Армии фрицы такое доверие оказывают. Отпускают на работу за пределы лагеря, хотя командиров везде держат под усиленной охраной. Медаль сумел сохранить, несмотря на обыски. Большинство командиров немцы вообще в плен не брали, на месте расстреливали. Те, кто в лагерь попадал, от голода и болезней за считаные месяцы загибались. А ты ничего, живой-здоровый, даже медаль сохранил.
– Виноват я, – с вызовом ответил лейтенант. – В окружении переоделся в красноармейскую форму, потому и выжил.
– Ничего не скажешь, герой!
– Судите меня как хотите, – безнадёжно отмахнулся лейтенант. – Хорошего я от НКВД не ждал. Жалею только, что не ушёл в одиночку к партизанам. По крайней мере погиб бы не от своей пули, а в бою с фрицами.
Авдеев не торопясь свернул самокрутку, подвинул кисет и бумагу Викулову:
– Покури напоследок, Ваня.
– Значит, шлёпнете меня? Ну что же, курну перед дальней дорогой.
Особист уже подробно опросил Матвея Рябова и его сына Никиту. Они подробно рассказали, кто как себя вёл во время схватки на железной дороге. Викулов первым бросился догонять убегавшего полицая (старшего конвоя) и имел больше всех шансов получить пулю. Но под выстрел угодил другой пленный, а лейтенант вместе с товарищем прикончили полицая.
– Послушай, Иван, – глядя в глаза лейтенанту, сказал Авдеев. – Я не политработник и судить тебя за то, что форму сбросил и в плен попал, не моя работа. Но я уверен в одном: в вашей группе есть предатель. Припомни, все ли штырями насыпь долбили, может, кого-нибудь полицаи при себе держали? В лагере их наверняка проинструктировали, кого поберечь надо.
Лейтенант втянул махорочный дым с такой силой, что вспыхнула газетная обёртка.
– Веришь всё же мне, – с усилием произнёс Иван Викулов, уже приготовившийся к близкой смерти. Знал, что в таких случаях долгих судов не устраивают. – Двое штырями в щебёнке не ковырялись. Ездовой на повозке, которая по дороге вдоль насыпи шла. И ещё один, Колбин Данила.
– Это который поупитаннее остальных?
– Возможно, – пожал плечами лейтенант. – Хотя от голода тоже пухнут. Колбин всё время позади нас шёл. Нёс на плече две лопаты подозрительные места раскапывать ну и трехлитровую флягу с водой. Вроде при деле мужик. Но остальные долбили щебёнку, менялись, устали, как черти, а Колбин никого из нас не менял. Только кряхтел, что лопаты тяжёлые.
– Это не он ли к семье пытался уйти после схватки?
– Нет. То другой парень. Но я ему верю. У него действительно родня под станцией Унеча живёт. Да и щебёнку он долбил целый день. Только случайно под мину не угодил. В пяти метрах шагал от бойца, который взорвался. Тряхните как следует Колбина.
Подсказка оказалась верной. Бывший красноармеец Данила Колбин рассказал, что дал подписку о сотрудничестве с комендатурой лагеря.
– Но я никого не предал, – оправдывался Колбин.
На допрос пришли Журавлёв и Зелинский. Командир отряда спросил:
– В плен добровольно сдался?
– Конечно, нет. Отступали по дороге, пыль, ничего не видно. Откуда ни возьмись мотоциклы. Из пулемётов ударили, кричат: «Стой! Оружие на землю!» Кто-то бежать кинулся к лесу, их из пулемётов положили. Заставили остальных лечь на землю, затем погнали куда-то.
– Много вас было?
– Человек сто двадцать… остатки батальона.
– А мотоциклистов?
– Примерно четыре экипажа.
– То есть фрицев человек десять было, а вас больше сотни. Оружие, небось, имелось?
– «Максимы» побросали, устали все, раненых много было.
– Но винтовки и «дегтярёвы» имелись? Могли оказать сопротивление, а вы, как овцы, в плен поплелись.
– Трусы и предатели! – презрительно заметил Зелинский.
– Куда торкнешься? – оправдывался бывший красноармеец. – Не успели оглянуться, следом за мотоциклами броневики и танки. В момент бы искрошили.
– Где же тебя в лагере подкармливали? – спросил Авдеев. – Ряшка сытая.
– Чего там сытая, – оправдывался Колбин. – В неделю раза два пищеблок убирать вызывали. Давали тарелку супа и обрезки ливерной колбасы.
– А если бы сегодня партизаны на вас напали? Тебе что предписывалось делать?
– Уходить с ними в лес, товарищ майор. А там, мол, тебя найдут, скажут, что дальше делать.
– Я тебе не товарищ, – жёстко отрезал Журавлёв, а комиссар Илья Зелинский выкрикнул:
– Люди на фронте жизни своей не щадят, а ты за ливерную колбасу продался. Дерьмо ты, больше никто!
– Я не по своей воле фрицам служить пошёл, – торопливо оправдывался Колбин. – Каждый день кого-нибудь расстреливали, а сколько народу в первую зиму замёрзло! Вызвали как-то нас двоих, привели в комендатуру. Одного сразу расстреляли, а мне говорят: «Вот тебе минута на раздумье. Если не будешь нам помогать, башку продырявим». Простите меня, я же никого не предал.
– Не успел? – усмехнулся Авдеев.
– Не успел, – машинально кивнул пленный. – Но я в отряде честно воевать буду, матерью клянусь.
– Ты уже клятву на верность Родине давал, – тем же презрительным тоном проговорил Зелинский. – Расстрелять, и все дела.
Данилу Колбина расстреляли, а отряд увеличился сразу на семь человек. Кроме опытного лейтенанта Викулова полезным человеком оказался сержант-связной Шамшин. Ещё один пленный служил сапёром, его сразу забрал к себе Фёдор Кондратьев. Матвей Рябов, хорошо знавший здешние места, был назначен вместе с сыном во взвод Николая Мальцева.
Отряд «Застава» снова пополнял свои ряды после тяжёлой зимы.
Сразу после первомайских праздников было осуществлено несколько боевых операций с участием партизанских отрядов «Сталинцы» и «Смерть фашизму». Руководством предлагалось нанести мощный удар, который продемонстрировал бы растущую силу «народных мстителей».
Перечитывая заключительную фразу очередной шифрограммы, майор Журавлёв невольно усмехнулся. Он не любил громких фраз, смотрел на сложившуюся ситуацию трезво и слова о «мощном ударе» воспринял как не более чем политический лозунг.
Лозунг подкрепили приказом о присвоении Фёдору Кондратьеву очередного звания «капитан». Такое же звание получил комиссар Зелинский, в душе рассчитывавший на «майора». Командир отряда «Смерть фашизму»
