А я думаю, что кофеварка будет меньшей бедой, когда папа с работы вернется.
Из квартиры у Дамиана выйти не получается, как и у Роз, — хотя он очень хочет поближе посмотреть на автомобили. Но потом я показываю ему компьютер… Чистый восторг!
— Виола, — говорит он вдруг, упоенно щелкая мышкой, — я оставлю тебя, когда твой отец приедет.
— То есть? Я хотела тебя представить и…
— И тебе не удастся сбежать от разговора, спрятаться за меня или снова солгать, — улыбается Дамиан. — Нет, Виола. Это будет непростой разговор, я не стану мешать. Я вернусь за тобой… завтра. Хорошо?
— Да? — Мне неприятно. Сбежит, да? Но он прав: мне не за кого будет прятаться. И это напрягает. Дамиан же обещал меня защищать!.. Опять я капризничаю. — Тогда тебе уже пора. Папа скоро вернется. Давай собирайся.
Думаю, Дамиан понимает, что я выгоняю его раньше, чем нужно. Но послушно оставляет компьютер и встает. Потом вздыхает глубоко, поворачивается ко мне. И решительно берет за руку.
— Виола, прежде чем я уйду, я хочу, чтобы ты знала. — На этом его запал кончается, и он смотрит на меня так, словно ждет, что я подскажу. Что?
— Знала?..
— Да. Знала. В Астрале, в том месте, куда отправила меня королева… Я действительно должен был умереть. То есть…
— Да, я знаю, растаять. Во тьме. — Сейчас он опять упрется в свою демонологию, и я совсем перестану его понимать.
— Да. Во тьме. Так вот, я хочу, чтобы ты знала: меня вывела ты.
— Я? Дамиан, я все это время сидела у трона королевы в клетке.
— Виола, ну пожалуйста! Мне и так сложно. Не ты, а… понимаешь, любовь — это свет…
Да, королева это говорила. Ну, что-то такое. Только какое это имеет к нам отношение?
— Не понимаю. Дамиан, ты целовал меня. Это не сняло проклятия. Любовь должна была снять, а не сняла — значит, любви не было. Все просто. И знаешь, я понимаю: в такую уродину, как я…
Дамиан морщится, как будто ему физически больно от моих слов. А ну и что, пусть слушает. Он первый начал.
— Ваша мачеха была права: невозможно заставить человека увидеть внутреннюю красоту. Видна лишь внешняя, и никак иначе, и только она имеет значение, потому что…
Но тут Дамиан решительно привлекает меня к себе и, не успеваю я сообразить, что происходит, целует.
Да, это не так умело, как делал Ромион. И не так нежно, как в тот первый раз, в королевском саду. Это скорее… Как будто он что-то доказывает мне, себе или, не знаю, всему миру. Напористо и решительно.
Впрочем, не это меня удивляет. Нет, совсем другое: вместо того чтобы отстраниться, влепить ему пощечину, сказать, чтобы думал в будущем и… ну и все такое, — в общем, вместо этого я целую его в ответ.
Золотого света, охватившего меня, мы оба не замечаем. Ну ладно, я замечаю, но не придаю значения. Какой там свет, когда у меня все цвета радуги перед глазами и сотня бабочек в животе!
И когда Дамиан отстраняется, я удерживаю его за плечи.
— Не уходи!
Он снова целует меня. Целомудренно, в щеку.
— Я люблю тебя. — И тут же: — Какая же ты красивая.
И только сейчас — с ума сойти, но да, только сейчас — я замечаю, что мои руки на его плечах не покрыты бородавками, как раньше, не зеленые и без перепонок. Что это очень красивые руки с узкими музыкальными пальцами и аккуратными розовыми ноготками.
И на одном из пальцев сверкает кольцо Ромиона…
— Виола, — сглотнув, тихо говорит Дамиан, касаясь носом моего носа. Мы все еще очень близко. — Я хочу, чтобы ты знала: красота — это не важно. Для меня — точно не важно. Я люблю тебя любой. Ты прекрасна. По-настоящему прекрасна. Я раньше не знал насколько. Я раньше… Тебя не понимал. Сейчас… — Он нежно убирает мои руки со своих плеч. Потом целует — каждый пальчик. — Поверь мне. Пожалуйста. Я люблю тебя. И хочу, чтобы все, даже те, кто тебя не знает, кто слеп и не замечает очевидного, видели, насколько ты великолепна.
Я смотрю, как он уходит, исчезает в портале, не в силах не только остановить его, но даже позвать.
В ответ на меня смотрит отражение из зеркала на платяном шкафу: я краше, чем была. Не знаю как, но я действительно и сама сейчас вижу: я великолепна. По крайней мере, внешне. Раз в десять лучше, чем раньше. Раз в десять лучше даже, чем Роз.
И впервые, когда солнце садится, я не сияю.
Только кольцо на моей руке сверкает в отсветах последних закатных лучей. Господи, что… что же теперь делать?
— Жабенок? — Я не замечаю даже, как возвращается папа. — Жабенок, ты здесь? Ты рано и…
И он стоит, глядя на меня, очарованный, глупо улыбающийся. Наверное, так теперь будут на меня реагировать все мужчины. Даже папа.
— Жабенок, ты прекрасна.
Я знаю. Я была прекрасна. Я всегда была прекрасна. Как я сама в это не верила?
Глава 15,
в которой я объявляю, что уже взрослая и сама знаю, как мне дальше жить (но все равно все решают за меня)
Хорошо, что я настояла, чтобы Ромион не приходил: папа так разозлился, когда я ему все рассказала! (От папы у меня секретов нет — он слишком хорошо меня знает, и что-либо скрывать от него бессмысленно; к тому же очень сложно скрыть помолвочное кольцо на пальце.)
И да, эту ночь у нас дома не спит никто.
— Я думал, ты уже взрослая! — восклицает папа, наворачивая который уже круг от стола к холодильнику. На столе торжественно выставлен коньяк и в блюдечке — нарезанный ломтиками лимон. Знак глубокого папиного смятения: только в очень расстроенных чувствах он снисходит до коньяка.
— Па-а-ап, но я правда взрослая, мне уже шестнадцать, —
