Точно! Именно сюда и шел Алексей! Его там ждали… Он почему-то знал это… Неприятно засосало под ложечкой. Ноги онемели, словно ватные, а колени проняла дрожь. Но оттягивать этот неприятный визит не было смысла. Мысленно Речкин огорчился, что рядом нет зеркала. На ощупь он разгладил ворот, одернул гимнастерку под ремнем, распрямив складки на ней, и надвинул, чуть ли не на самые брови, фуражку. Глубоко, но как можно тише, вздохнул, стараясь выровнять дыхание.
Алексей кротко постучал в дверь. В кабинете, как и прежде, царила тишина. Вновь глубоко вздохнув, он постучал еще раз, но уже громче. И снова ответа не последовало. Ничего иного, как войти без приглашения, не оставалось. Ухватившись за никелированную ручку, Речкин приоткрыл дверь.
– Курсант Речкин! Разрешите войти? – Алексей старался говорить громко и четко, но вышло как-то смазанно. Волнение в голосе выдавало его.
Вместительный, с высокими потолками, кабинет тонул в полумраке. Плотные портьеры болотистого цвета наглухо закрывали длинные, под самый потолок, окна, не давая протиснуться вовнутрь солнечному свету. В дальнем углу кабинета вольготно расположились два внушительных металлических шкафа. Ряд стульев с мягкой обивкой и высокими спинками в промежутках между окнами по-кабинетному строго выстроился у дальней стены. Недалеко от входа, торцом к двери стоял мощный громоздкий деревянный стол, блестящий толстым слоем лака в свете декоративной настольной лампы. К нему примыкал более скромный, узкий, длинный деревянный стол. Вместе они образовывали букву «Т», к подножию которой примыкала красная ковровая дорожка с белыми кантами по краям, уходящая в конец кабинета.
В целом помещение выглядело достаточно пустынно, что резко отличало его от других штабных кабинетов, где, как правило, на скромном пятачке в три на три метра теснились по несколько человек. Министерский простор как бы сам собой подчеркивал несравненную значимость этих стен, одним лишь своим видом заставляя визитеров ходить «по струнке». А ведь здесь и впрямь весьма часто решались человеческие судьбы…
За большим письменным столом, на стуле с высокой изогнутой спинкой сидел училищный особист. Уткнув локтем руку в зеркальную гладь лакированного стола и оперев на нее голову, второй он что-то старательно выводил на исписанном листе бумаги, периодически макая перо в блестящую серебром чернильницу, стоящую здесь же, у лампы.
За спиной у особиста, почти под самым потолком, висели два неизменных портрета в резных рамках – Сталина и Ленина. Одинаковые по размеру и на одной высоте от пола. Хотя обрамление портрета Иосифа Виссарионовича все же показалось Алексею несколько богаче…
Особист, не обращая на курсанта никакого внимания, взял из стопки, что находилась на самом краю стола, чистый лист, обнажив лежащую под ним серую папку. Алексей видел такие и раньше. В них вели личные дела курсантов. И хоть имени на ней разглядеть Речкин не мог, он был уверен, что это именно его папка.
Алексей сделал шаг в кабинет, осторожно прикрыл за собой дверь и громко отчеканил:
– Товарищ майор, курсант Речкин по вашему приказанию прибыл!
Так и не дождавшись какой-либо реакции особиста, Алексей отвел ладонь от среза козырька и вытянул руки по швам, прижимая их плотнее к ногам, чтобы скрыть дрожь.
В свете лампы, направленной строго на лист бумаги, было сложно разглядеть лицо особиста. Едва различимы были лишь общие черты: коротко стриженная голова, контур каменной скулы, острый подбородок, худая, вытянутая шея с внушительной горбинкой кадыка…
Возможно, Алексею и показалось в полумраке, но он совершенно не узнавал особиста. Майор как будто похудел, осунулся, а от его вечно блестящей лысины не осталось и следа. А ведь Речкин видел его накануне, и никаких подобных разительных изменений в нем не замечалось.
Наконец, особист резко отложил ручку в сторону и, размяв до хруста пальцы об стол, повернулся лицом к Алексею.
Речкин отпрянул в ужасе, стукнув затылком о дверь.
В форме майора НКВД совершенно невозмутимо сидел убитый им немецкий солдат.
– Вы верите в Бога, Алексей Макарович? – вкрадчиво промолвили синие покойничьи губы.
Речкин приоткрыл глаза. Вокруг по-прежнему все плыло, но свет уже не бил так больно. В помещении царил полумрак. Голова гудела ужасно, словно сотрясенная сильным ударом. Алексей пошевелил челюстью, коснулся правой рукой шеи. С левой стороны головы он ощутил давящую боль, а ухо заложило и болело, как при сильной простуде.
– Очнулся, кажись! Товарищ лейтенант очнулся! – послышался рядом незнакомый молодой голос.
Не услышав, а скорее почувствовав вибрацию твердого пола от приближающихся шагов, Речкин присмотрелся, пытаясь разглядеть подошедшего.
– Ну вот, оклемался… – Этот спокойный напевный, с приятной ноткой юношеского баса, голос Алексей уже где-то слышал.
Подошедший к Речкину сел на корточки.
Алексей старательно всматривался в лицо человека, сидящего напротив него. Смешные маленькие очки с круглыми толстыми стеклышками. Худое, еще совсем мальчишеское лицо с впалыми щеками. Густая копна волос над высоким, гладким лбом. Изображение сильно затемнялось на фоне яркого солнечного света, бьющего в тесное помещение сквозь маленькие узкие оконца на заднем фоне.
– Миша? – недоуменно нахмурил брови Речкин. – Миша из медсанбата?
– Да, да! Он самый! Военфельдшер Розенблюм! Удивлен? Вот я как раз совсем не ожидал тебя опять здесь увидеть! – Михаил с выражением искренней радости на лице улыбался своей ровной белозубой улыбкой.
Только сейчас Речкин понял, что левое ухо у него не просто заложено, а почти ничего не слышит.
– Что у меня с ухом? – слабым, ровным голосом спросил Алексей.
– Контузия, не тяжелая… – продолжая улыбаться, ответил Розенблюм. – Голова поболит немного, да успокоится и слух восстановится, будь уверен! Возможно еще головокружение и потошнит немного… Ты мне лучше скажи – как твоя рука?
Алексей, не понимая природы вопроса, пошевелил обеими. В левой он ощутил острую боль и машинально коснулся ее другой рукой. Чуть выше локтя была наложена повязка, которая сильно вымокла и была липкой, по-видимому, от крови.
– Неважно как-то… – только и смог пробормотать Речкин.
– Вот смотри! – Розенблюм привстал, залез рукой в карман галифе и, немного пошарив там, сунул прямо под нос Алексею маленький, с копейку, кусочек измятого блестящего металла. – Осколок! Из твоей левой руки вытащил!
– И что с рукой? – несколько опешив, пробормотал Алексей, не сводя глаз с осколка.
– Все обошлось! Кость, нерв, артерия целы. Крови только порядочно потерял… Но организм молодой, быстро восстановишься!
Речкин взял осколок целой, правой рукой и засунул его в нагрудный карман.
– Пить очень хочется! – облизнув пересохшие губы, выдавил через хрипоту Речкин.
– Да, питье тебе сейчас крайне необходимо! Чем больше, тем лучше! – согласно кивнул Розенблюм и, обернувшись в помещение лицом, громко спросил: – Братцы, есть у кого-нибудь вода?
Раздалось несколько решительных шагов, и возле лейтенанта остановился высокий солдат-кавказец в распахнутой шинели. Он ловко отцепил флягу, не
