женская пьяная драка в общественном туалете – можете себе представить!..
А Кока шел опять по коридору к выходу из театра и думал не о том, что сейчас было в женской гримерной, не о том, что он сейчас сказал и хорошо ли это звучало – это уже проехали, – он думал о Маше. Настало время подумать и о ней. А думал он вот что: «Ну, ничего, ничего… Вот за это ей придется ответить. Тоже мне, женщина-вамп… вампирка хренова, ты еще захлебнешься моей кровью, подожди…» В бешенстве Кока выскочил из театра, забыв сказать вахтерше «до свидания». Жажда мести кипела в его возмущенном разуме. Марусе вдоволь предстояло наесться гнилых плодов своего цинизма и вероломства.
Тихомиров, старый товарищ по мужским забавам
План мести был размыт и неясен, было одно большое желание заставить ее страдать, и не было даже уверенности в том, что из всего, что он придумает, найдется хоть что-нибудь, что заставит ее страдать так, как надо. Но желание было, ух, какое сильное желание было у Коки, а когда человек так сильно хочет, ему надо помочь, и такой помощник у Коки нашелся.
Был у него друг, товарищ по мужским забавам, Володя Тихомиров, долгое время работавший в кино каскадером. В основном он был исполнителем и постановщиком конных трюков, но умел и многое другое, что постоянно подтверждал при Коке, и вот уже третий год вызывал в нем чувство восхищения и даже преклонения, чего Кока изо всех сил старался не показать. Например, он мог залпом выпить из горлышка бутылку водки, не закусывая… Это еще не фокус, это могут многие, говорят – некоторые выливают бутылку водки в миску, крошат туда хлеб и способны не спеша выхлебать всю эту чудовищную тюрю столовой ложкой.
А фокус был в том, с каким шиком Тихомиров все это исполнял: он не отрываясь пил эту бутылку водки минуты три; на его лице не было ни отвращения, ни гримасы какого-то усилия, ни, наоборот, жадного удовольствия алкаша – ничего не было на этом лице, кроме едва видимого скучного одолжения: ну, если вы уж так хотите, – полюбуйтесь; он делал последний глоток, отнимал бутылку ото рта вверх и, чтобы все убедились в чистоте исполнения, вытряхивал в рот еще несколько капель; затем подкидывал правой рукой бутылку высоко вверх, она парила над столом две-три секунды и начинала падать, грозя разбиться и разбить все на столе в месте падения (Тихомиров при этом сидел расслабленно и спокойно и на бутылку даже не глядел), и в тот момент, когда, казалось, она рухнет и все уже открывали рот, чтобы выразить испуг, – с быстротой нападающей кобры выбрасывалась вперед левая рука, ловила бутылку в нескольких миллиметрах от поверхности стола и аккуратно ставила ее; затем он (никогда не закусывая и, упаси бог, не запивая) лениво закуривал и вот только тут позволял себе бросить взгляд на загипнотизированную аудиторию, у которой рты наполнялись потрясенными гласными: А-а-а! О-о-о! Е-е-е!
Кстати, о гипнозе. У Тихомирова были большие, красивые серые глаза, слегка навыкате, и он умел по- настоящему гипнотизировать; да, да, Кока сам однажды был свидетелем того, как он убирал головную боль у одной неврастенички: он повел ее в другую комнату, сначала усыпил ее, а потом чего-то внушил – или в обратном порядке, неважно, – главное, когда они вернулись из другой комнаты, она как-то сыто и довольно улыбалась и голова у нее больше не болела.
Еще Володя умел делать уж и вовсе невероятное, наверное, связанное с умением гипнотизировать. Как-то поздним вечером 31 декабря он на спор «снял» пять девушек на улице и увез их праздновать Новый год в свою компанию. Вся изюминка этого спора заключалась в том, что «снятие» должно было начаться в 23 часа 30 минут, и все девушки на улице, которых Володе предстояло уговорить, торопились в гости или домой, чтобы успеть встретить Новый год в кругу близких и друзей; другие девушки, которые никуда не спешили, во всяком случае – явно, в расчет не входили, надо было брать именно спешащих, у которых из сумок и пакетов торчали цветы или шампанское, которые нервно взглядывали на часы и очевидно злились, что опаздывают. И вот в считаные минуты Тихомирову надо было: 1) уговорить девушку не ехать к близким, пренебречь и этим даже кого-то подвести и обидеть и 2) ехать в совершенно незнакомую компанию на машинах с абсолютно незнакомыми молодыми людьми.
А?! Каково?! Никто не знал, как он это делает, ни–кто никогда не стоял рядом, никто никогда не слышал, что он им там говорит, чем он их убалтывает, да и он сам никогда не рассказывал, сколько ни просили, но это было таинственно, неправдоподобно и неизменно эффективно. Все видели, как он стоит перед девушкой, спокойно и равнодушно пощипывает свою коротко остриженную бороду и что-то вяло говорит, причем не уговаривает, не убеждает и уж тем более не умоляет, нет-нет, никакой энергии, именно вяло и без интереса к объекту, с таким видом, будто это ему в принципе и даром не надо, просто он, так уж и быть, хочет сделать ей подарок; она, конечно, может отказаться и не ехать, дело вольное, но как бы не пожалеть потом, что был в жизни шанс, да она его сама потеряла.
Словом, со стороны казалось, что это не он ее уговаривает, а она его – то ли не обижаться на то, что сегодня не может, то ли – не огорчаться сильно, потому что в любой другой день – пожалуйста, с дорогой душой, а сегодня – ну никак; затем она уже сама выглядела очень огорченной, что не может ехать, она уже оправдывалась, что если бы не папа, не сестра, не Вася, который убьет, если не приеду, если бы… да мало ли кто еще, у каждой по-разному; еще через минуту неуверенно пожимала плечами и улыбалась, а еще через минуту Володя брал из ее руки сумку, провожал к машине, знакомил с ребятами и возвращался за следующей. Последнюю девушку он взял за семь минут до курантов, все кинулись в машины и рванули, но до дома, конечно, доехать не успели, встали где-то на полпути, включили радио на всю катушку и фары машин, вышли, все перезнакомились, открыли шампанское, достали стаканы; из открытых машин на весь проспект начали бить куранты, шел крупный снег и красиво падал в шампанское, белое – в золотое, а одна девушка, которая сопротивлялась и не хотела ехать дольше всех, уже кружилась, смеясь, по шоссе и ловила стаканом крупные снежинки, и все вслух хором считали: девять… десять… одинадцать, выпили, дико хохотали и стали говорить наперебой, что такого Нового года у них еще не было, что так – не встречали никогда. А режиссер праздника Тихомиров стоял с видом «ну я же говорил… и потом будет еще лучше».
Потом сели в машины и поехали дальше, и девушки уже совсем не боялись и даже не стеснялись, уже все вокруг были свои; наверное, Володя все-таки угадывал или вычислял на улице девушек, в которых слабо билась или дремала до поры авантюрная жилка. Многие женщины склонны к авантюризму, только даже не предполагают этого в себе, пока какой-нибудь Тихомиров им на это не укажет, и тогда они (неожиданно для себя и ужасно греховно!) подумают: «А что, так и жить всю жизнь? Домой, на работу, на работу, домой… или в институт, домой, в магазин… и все?!.. Что, так и не будет ни одного приключения? Неужели так ничегошеньки и не будет?!» И неосознанно тянет свернуть с колеи неведомо куда и посмотреть – что там, а тут, откуда ни возьмись, очень кстати – Тихомиров, и, глядь, уже едут, хохоча, в двух машинах с незнакомыми, но очень симпатичными и веселыми ребятами. А те их, поскольку уж все равно не успели и встретили Новый год не дома, везут еще и на Ленинские горы (теперь это Воробьевы горы. Это я для будущих читательских поколений поясняю, поскольку они, натурально, после «Войны и мира» примутся сразу за мою «Марусю» и поди объясни им тогда через сто лет, что это за Ленинские горы такие).
А потом один безумный молодой человек, а это не кто-нибудь, а автомобильный каскадер Сашка Шабанов, покажет им головокружительный спуск на машине с этих Ленинских гор, этакий автомобильный слалом между деревьями, и они будут
И еще у Тихомирова был, например, такой коронный номер. В первый раз Кока увидел его в конце съемок фильма, в котором он играл белого, но постепенно «краснеющего» офицера, а Тихомиров исполнял там конные трюки то за белых, то за красных, соответственно меняя одежду. Тот съемочный день был последним, а его в кино почти всегда отмечают. Вот и тогда, тут же, на поле сражения были накрыты столы, появились водка и шампанское, и тогда Тихомиров показал… Одетый в форму белогвардейского ротмистра, с настоящей шашкой на боку (Тихомиров презирал бутафорию) он сидел за столом и, когда предложили открыть шампанское, встал, оправил мундир, взял в руки бутылку и сказал негромко: «Внимание». Все, зная
