— А четыре шва, что пришлось наложить — это не беда. Он молодец, пока шила — даже не вякнул. Не волнуйся, проспит до утра, проснётся здоровым!
В пламени костра лица сидящих вокруг бойцов кажутся волшебными и родными. Рене что-то рассказывает, смеётся, ему вторит дружный жизнерадостный хохот. Акеми любуется им со стороны, и тёмный ужас пережитого ею несколько часов назад тает, улетучивается, сливаясь с густеющими сумерками.
«Кошмар закончился, — думает девушка. — Так, как сегодня, не будет больше. Будет только лучше».
— Бог, если ты есть, — шепчет она, глядя в темноту под далёким Куполом. — Пусть завтра не будет так страшно…
Под утро Акеми слышит сквозь сон, будто в недрах здания навзрыд плачет женщина. И просыпается — разбитая, с больной головой. Долго сидит на измятом одеяле, глядя в одну точку.
— Рене, — тихо зовёт она, но не получает ответа.
В бывшем массажном кабинете, который Шаман отвёл им обоим под спальню, Акеми одна. Она хмуро рассматривает синяки и ссадины, густо покрывающие руки и ноги, потом, морщась от боли в спине, сползает с трёх высоких топчанов, сдвинутых вместе. Под ногами валяется её вчерашнее платье, грязное и измятое. «Боевая шкурка», — улыбается Акеми, подбирает его и несёт в душ за дверью стирать. Война войной, а она всё же женщина.
Одетая в чистое, осторожно ступая тяжёлыми ботинками по раскрошенной плитке общего коридора, Акеми идёт проведать Жиля. Он всё ещё спит на матах в спортзале, куда Рене распорядился перенести раненых. Их двенадцать, большая часть пострадала от пуль. С утра с ними дежурит Клод. Бритый наголо здоровяк оказался доктором из Второго сектора.
— Как он? — шёпотом спрашивает девушка, кивнув в сторону Жиля.
— Притворяется, что спит, — отвечает Клод, зевая. — Пока мы его с Эжени вчера шили, я всё шрамы на нём рассматривал. Где он так обгорел, не знаешь?
— Не знаю, — пожимает плечами Акеми. И кивает в сторону дальней стены, где лежат на полу тела, укрытые окровавленным тряпьём: — Клод… Это наши?!
— Пятеро ушли. Двое точно выживут, твой сопляк больше притворяется, а ещё у троих раны настолько грязные, что в ближайшее время им светит заражение крови.
— Ты тише! — шикает девушка, возмущённая его бесцеремонностью.
— Без разницы. Они под синтеном, не слышат нас.
Акеми подходит к матам, служащим постелью Жилю, присаживается на корточки. Мальчишка лежит на животе, раскинув руки, лицом от Акеми, укрытый старыми простынями. Над левым плечом простыня намокла красным.
— Эй, Боннэ… Клод говорит, ты не спишь.
Он не отвечает. Дыхание остаётся глубоким, поза — всё такой же расслабленной.
— Жиль, я хотела сказать спасибо.
Она медлит, ожидая хоть какого-то подобия ответа. Потом осторожно собирает размётанные по худым плечам светлые пряди, заплетает тощую косицу.
— Я пойду. Поправляйся скорее.
Рене она находит на крыше. Он беседует с Тибо и незнакомым мужчиной лет пятидесяти, сухопарым и абсолютно седым. Лица у всех троих хмурые. Они сидят кружком, разложив перед собой желтоватые листки бумаги, что-то указывают на них друг другу, спорят вполголоса. Акеми не вмешивается, терпеливо ожидает в сторонке.
— Второй раз один и тот же трюк не сработает, помяни моё слово! — качает головой сухопарый. — Да, автоматы властей бессильны против твоих боевых машин, полиция психологически не готова была к такому повороту — и ты выиграл. Но там те же люди, что и мы с тобой, Шаман! Значит, когда мы вернёмся, они встретят нас чем-то новым.
— Дюран, мы их бьём, как кур, даже без бульдозеров, — фыркает Рене. — И дальше будем бить, с тем же успехом. Они стрелять не готовы. А мы — готовы. А когда ты готов, самодельный арбалет становится мощнее автомата.
— Катакомбы знаем только мы, — вставляет своё слово Тибо.
— Тогда объясни, как им удалось положить в катакомбах всю десятку Бертрана. Вот тут, — Дюран тычет пальцем в один из листков.
— Ответ напрашивается один, — после недолгих раздумий говорит Рене. — Планы катакомб наизусть учил не только я. Среди полицаев тоже есть проводник.
— Будь уверен! — кивает седой головой Дюран. — Мы все происходим из одного ростка, Рене. И ты не уникален в своём знании. Мало того: не в наших силах затопить катакомбы. Но…
— Я тебя понял. Да, к шлюзам доступ только из Ядра, чёрт бы их побрал!
— Зато у нас есть лёд, — ухмыляется Тибо.
— Он не сбережёт нас, когда в Подмирье хлынет вода, — хмуро отвечает Рене. — Но это значит только одно: с Ядром надо кончать побыстрее. Так, итожим и завтракаем. Оружие у нас имеется, техника на ходу, топлива до Ядра хватит с запасом. Вчерашняя ситуация показала, что перевес силы и количества на нашей стороне. Народ легко ведётся на лозунги, массу они нам обеспечат. Значит, нам надо максимально раскачать народ, открыть им запасники, и, пока полиция будет выковыривать людей из кладовых, мы идём к Ядру. Дюран, где ты говорил, там слабина?
Шелестят листы бумаги в длинных узловатых пальцах. Дюран перекладывает схемы и карты с места на место и наконец указывает в одну точку:
— Вот. Через Ядро протекает Орб. Там решётка, не пройти. Но решётку всегда можно взорвать.
— Ага. А теперь стань на минутку элитарием.
Рене встаёт, потягивается, разминая затёкшие руки и ноги, улыбается стоящей у вентиляционной трубы Акеми.
— Если бы я был элитарием с мозгами, я бы бросил все силы на охрану этой бреши. Нет, мы там не пойдём.
— Будем стену бодать?
— Тибо, не до шуток, — машет рукой Дюран. — Шаман, если штурм — то только в этом месте.
— У меня другая идея появилась.
Рене достаёт из браслета ледяной кристалл, ломает пополам, кидает на крышу. Ростки льда выбрасывают тонкие щупальца-веточки вверх, тянутся к ладони Шамана.
— Не томи, — напоминает Тибо.
— Я вам потом всё скажу. В своё время.
— Послушай меня, — с нажимом говорит Дюран. — Что у тебя с продовольствием? Выкладывай, выкладывай.
— Своих людей я прокормлю, — уверенно заявляет Клермон. — Что ещё?
— Ты о народе думаешь? Ну, дашь ты им эту
