Вместе с остальными Бастиан покидает душный зал, проходит по вытертой ковровой дорожке до лифтов и сворачивает на лестницу. Он тоже следует заведённой традиции: спускаться только пешком. Десятком этажей ниже его догоняет Советник Робер.
— Каро, погоди! — окликает он.
Бастиан терпеливо дожидается, пока Пьер преодолеет лестничный пролёт и отдышится.
— Теряешь форму, — сурово отмечает Советник Каро. — Вроде такой же подтянутый, но откуда одышка?
— Так духотища же! И тебя бегом догонял. Ты куда сейчас?
— Возьму машину и во Второй круг.
— А я тебя хотел пригласить на бокал бурбона с отличным стейком.
— В другой раз, дружище.
Пьер ерошит пятернёй рыжеватые волосы. Свет, падающий из окна, подсвечивает розовым его оттопыренные уши, и Бастиан вспоминает, как в школе любил подносить к затылку будущего Советника пару светодиодных лампочек. Воспоминание заставляет его губы растянуться в улыбке.
— Ну, тогда в другой раз, конечно, — разводит руками Пьер. — К Веронике едешь? Как её самочувствие?
— Уже лучше, — сдержанно отвечает Бастиан. — Врач сказал — ничего серьёзного, женская хворь.
— Ничего серьёзного? — изумлённо переспрашивает Робер. — Если бы я своими глазами не видел, может, поверил бы врачу.
— Она сама виновата, — равнодушно отвечает Бастиан, продолжая спуск по ступенькам. — Бросила пить таблетки. Эти, которые наши женщины принимают поголовно для красоты и здоровья. Горничная сказала, что мадам их не пьёт с полгода, прячет в комод.
— Зачем?
Бастиан пожимает плечами.
— Кто ж знает, что может женщине в голову прийти. Но, судя по всему, отмена таблеток по ней и ударила.
— Ты не говорил с ней об этом?
— Нет. Не хочу выслушивать бессмысленный лепет в ответ.
Пьер останавливается, опирается руками о перила винтовой лестницы.
— Бастиан, остановись. И послушай.
Советник Каро поднимает голову, устало смотрит на друга.
— Давай без нотаций, Пьер. Я сейчас не готов быть покорным слушателем.
— Я понимаю тебя, Бастиан. Но и ты пойми: сейчас твоей жене нужно человеческое отношение. Тепло, чуть больше ласки и заботы. Она у тебя одичала, Бастиан. Зажатая донельзя. С ней даже говорить тяжело.
— Она всегда такой была.
Пьер с сожалением качает головой.
— Я твой друг. А ещё моя работа — наблюдать и анализировать информацию. И некоторые вещи лучше всего видны со стороны. Вероника нуждается не просто в твоём формальном присутствии в её жизни. Она живая, Бастиан. И за последний год я ни разу не видел радости на её лице. Сдержанность, почтительность, скрытую печаль — да. Как у вышколенной служанки. Но не у жены благополучного процветающего Советника.
Бастиан молчит, стиснув зубы. Пьер прав в каждом слове — но, чёрт возьми, как тяжело это признать!
Советник Робер спускается ниже и становится рядом с Бастианом. Смотрит в бесстрастное лицо друга и говорит негромко:
— Я прекрасно знаю, каково тебе выслушивать от меня всё это. Внутри ты бесишься — или я совсем тебя не знаю. Но, дружище, если я тебе этого не скажу, не скажет больше никто. Подумай о дочери. Если Вероника дойдёт в своём одиночестве до края и что-то с собой сделает, что ты скажешь Амелии?
Молчание затягивается, и Пьер нарушает его первым:
— Цветы. У нас в саду они невероятно красивые. Загляни к нам перед тем, как ехать к Веронике, Софи нарежет для неё букет. Что она ещё любит? Подари ей хоть что-то, от чего её взгляд потеплеет. Бастиан, тебе нужен брак с этой женщиной. Ты это знаешь лучше меня. Прими меры, пока не стало поздно.
Коротко кивнув на прощание, Пьер открывает дверь, ведущую на этаж, и уходит, оставив Бастиана в раздумьях. Тот медленно спускается, придерживаясь перил рукой, мысленно считая каждую ступеньку. Перед тем, как открыть дверь, ведущую из Оси на улицу, он садится на бетонные ступеньки и сидит так несколько минут. Затем резко встаёт, поправляет сюртук, отряхивает брюки от мусора и выходит из здания безупречным — как и полагается Советнику.
Дома Бастиан наскоро перекусывает холодной ветчиной и лепёшками и едет во Второй круг. Проехав по набережной Орба мимо Собора, притормаживает на развилке, смотрит в сторону госпиталя — и электромобиль, набирая скорость, уносится в направлении здания суда.
— А, сын! Проходи, — Фабьен Каро откладывает в сторону папку с бумагами, отодвигает клавиатуру компьютера. — Я уже домой собирался. У тебя ничего не случилось?
Бастиан качает головой и входит в кабинет главного городского судьи. Садится в мягкое, знакомое с детства кресло возле отцовского стола, кладёт руки на подлокотники. Пальцы поглаживают вытертый коричневый бархат, взгляд рассеянно блуждает по портретам на стенах, полуопущенным тёмно-бордовым шторам на окнах, выдвижным ящикам картотеки, занимающим всю стену напротив рабочего места судьи Каро. Ребёнком Бастиан любил смотреть, как отец выдвигает длинные узкие ящики, перебирает папки руками в белых перчатках. Было в этом что-то завораживающее, словно ритуал, исполненный тайного смысла.
— Помнишь, когда мне было шесть, я мечтал стать твоим преемником? — спрашивает Бастиан, глядя в сторону окна.
— Помню. Настолько тебе нравилась картотека, — улыбается Фабьен. — А ещё я помню, как ты ревел, когда я сказал, что судьёй тебе не быть.
— Да. Ты тогда сказал: «Ты встанешь выше меня». Или что-то вроде этого.
— Только ты всё равно ревел, засранец маленький, — смеётся судья Каро.
Бастиан покидает кресло, хозяйской поступью проходит по отцовскому кабинету к картотеке, выдвигает ящик и пробегает пальцами правой руки по папкам с досье. Лёгкая улыбка касается его губ.
— Забавно. Уже тогда ты собирался поставить меня у руля Азиля, а я знал, что всё, принадлежащее тебе, станет моим, — он оглядывается на отца и негромко спрашивает: — Мы имеем равное право быть здесь, верно?
— Верно-верно, — миролюбиво ворчит Фабьен. — Ты так и не сказал мне, зачем пришёл.
Бастиан шлепком ладони посылает ящик на место, прислушивается, как скользят по направляющим рейкам маленькие колёсики, касается весов в руке статуи Фемиды, заставляя их качаться.
— Я пришёл услышать от тебя, как продвигается расследование
