Бастиана нет дома четвёртый день. Внутренний голос вкрадчиво шепчет Веронике, что это лишь к лучшему, и она заслужила ночи в благословенном одиночестве и без ежевечернего равнодушного: «Легла, рубаху вверх, ноги раздвинула». При одном воспоминании об отстранённом выражении лица мужа руки Вероники покрываются мурашками. Гадко. Дети зачинаются в любви. Бастиан же больше эмоций вкладывает в перекладывание бумаг на рабочем столе. Он умеет любить, Вероника точно знает. Она помнит, какими мягкими и красивыми становятся черты лица Бастиана, когда он общается с Амелией. Или даже когда тренируется в спортзале — с боксёрской грушей или спарринг-партнёром. Раньше Вероника мечтала, чтобы муж смотрел на неё с любовью. Потом — чтобы хоть иногда с нежностью. Ещё позже — чтобы просто не равнодушно.
Да, ей лучше, когда его нет. Но Амелия скучает по отцу. Она слишком много плачет в эти дни, раздражаясь по любому поводу. Ждёт, когда он вернётся. Ходит по дому тихой тенью. «Это всё болезнь, — думает Вероника. — Она ещё не совсем поправилась».
— Мам?.. — раздаётся в тишине библиотеки голос Амелии.
— Я тут, конопушка. Иди скорее, обниму.
Вероника спрыгивает с комода и спешит навстречу дочери. «Сейчас в тысячный раз спросит, когда вернётся папа…» Маленькие руки обхватывают её за талию, веснушчатая щека прижимается к животу.
— Какая ты маленькая, мам. Почти как я, — в голосе девочки звучит грусть. — Я по тебе соскучилась. Хочу историю.
— Про что бы тебе рассказать? — задумчиво спрашивает Вероника, поглаживая её рыжие волосы, уложенные в затейливую причёску. — Есть у меня одна история… Ты помнишь Маленького принца?
— Конечно! У него была Роза, и Лис, и барашек… Но он же умер, мам.
— Нет, милая. Он уснул. А когда проснулся, стал взрослым.
— Каким? — настораживается Амелия.
— Волосы у него потемнели, глаза из голубых стали как… как замёрзшее море. Тёмно-синие и холодные. Он забыл всех своих друзей, которыми так дорожил. Он хотел только роз. Чтобы они заполнили мир, вытеснив из его сердца память о той, что была когда-то единственной. И он развязал войну.
— Это зачем? Можно было просто розы посадить, — негодует девочка.
Вероника вздыхает, качает головой:
— Взрослые часто делают всё так, как сложнее. Они думают — это добавляет им значимости.
— Мне не нравится этот принц, мама.
— Мне тоже, конопушка. Но ты знаешь… Даже самые злые и нехорошие взрослые были когда-то любимыми детьми. И те, кто помнит их другими, любит их и прощает. Так и наш Лис. Он видел, как изменился его друг, он хотел поговорить с ним, рассказать, что можно жить совсем иначе. Но он никак не мог подойти к принцу близко. Слишком много людей окружало его друга.
— А они Лиса не приручали, и он их боялся, — покусывая палец, рассуждает Амелия. — И не мог докричаться. Слишком много голосов было вокруг.
— Верно. Но любовь оказалась сильнее страха. Когда огонь и железо пришли в те края, где жила семья Лиса, он бросился под копыта коней армии принца. Он бежал и кричал: «Остановись! Что ты делаешь? Ты убиваешь эту землю, ты убиваешь меня, ты и сам умрёшь! Розы, что вырастут на мёртвой земле, будут чёрными, они отравят тебя! Вспомни, кто ты!..»
Вероника умолкает, смотрит куда-то поверх головы дочери.
— Мама?.. — голос Амелии дрожит. — Почему ты молчишь? Лис… умер?
— Он больше никогда не вернулся в свою нору, Амелия. Но принц услышал его. И повернул армию вспять. А на земле Лиса расцвели чудесные рыжие розы.
Девочка подходит к шкафу, задумчиво трогает корешки книг.
— Получается, Лис стал розами? Чтобы остановить войну, да?
— Да. Он смог показать принцу, что по-прежнему любит его и любит этот мир. И что готов сам стать розами, лишь бы его Маленький принц хоть на миг стал прежним.
— Давай дальше про Миу-Мию, королеву кошек? — оживляется Амелия. — Только пойдём в мою комнату. Ты будешь рассказывать, а я хочу рисовать Миу-Мию.
Ветер покачивает ветку старой яблони перед окном, остывает в чашке на подоконнике ароматный травяной чай. Шуршит по бумажному листу кончик карандаша, и неторопливо складывается история, и бесстрашная маленькая королева кошек спешит на помощь другу-мышонку в заколдованный лес на вершине Синей Горы. Бегут по узким тропам тонкие белые лапки, вглядываются в темноту зоркие янтарные глаза…
— Мам, ты же говорила, что они у Миу-Мии голубые! — слышит сквозь полудрёму Вероника голос дочери, вздрагивает, открывает глаза.
Амелия стоит, приложив ухо к двери, лицо сосредоточенное, хмурое.
— Прости, малышка, мама иногда забывает… Что такое?
— Папа вернулся. С ними какие-то ругательные месье. Мам, сильно ругательные.
Она смотрит на Веронику с затаённым испугом и шёпотом спрашивает:
— Если я тут подожду, пока они уйдут, а потом на папу напрыгну, он не обидится?
Вероника присаживается перед ней на корточки и пытается улыбнуться, но выходит фальшиво.
— Соскучилась по папе?
Амелия отводит взгляд, растерянно пожимает плечами. Уголки рта ползут вниз.
— Что случилось? — тоже шёпотом спрашивает Вероника.
Амелия всхлипывает, бросается в её объятия. Вероника прижимает девочку к себе, утыкается лицом в рыжие завитки волос. От дочери пахнет печеньем, детством. Печенье со смородиновым вареньем делает только Ганна. Накрывает болезненным воспоминанием: четырёхлетний братишка сидит, запустив руку в стеклянную банку, и ревёт: кулак, в котором зажаты остатки сладкой ягодной массы, ну никак не желает покидать банку…
— Я боюсь, — всхлипывает Амелия. — Мне снилось, что у папы когти и зубы… Мама, вдруг он превратился? Его так долго не было дома…
— Не бойся, — горячо шепчет Вероника. — Я с тобой, конопушка. А сны — это только сны. Всё с папой в порядке, ты же его любимая bien-aimé. Давай я схожу посмотрю, можно ли папу беспокоить. А ты тут подождёшь.
— Нет-нет-нет! — трясёт кудрями зарёванная девочка, тянет Веронику за юбку прочь от двери. — Не уходи, мама, не оставляй меня одну!
— Ну что ты? — ей
