— У драконов нет матерей, их убивает рождение младенца, даже если не убил сам дракон. А если рождаются девочки, их приносят в жертву на Чар-горе в ее благодатное чрево и просят, чтоб взамен сына дала от другой женщины.
Тяжело дыша я смотрела, как капли стекают по стене так же, как и слезы по моим щекам.
— И не Аспиду эти законы менять, смертная. Так было и будет. На сем сама Навь и зиждется. Некогда в любовь играться — Мракомир рыщет по земле навской, царь мертвых в любой момент восстать может, и наследника в Нави ждут, чтоб царя короновать и на трон законно посадить.
— Мертвая ваша Навь. Нет в ней жизни, если вы губите тех, кто эту жизнь вам подарил.
— Может, ты и права — мертвая. Испокон веков так было. И маленькой человечке не под силу все это изменить.
— Я и не хотела ничего менять… я просто люблю его. Этого мне ваши законы не запретят.
— Глупая маленькая смертная. Мне искренне тебя жаль. Только участь твоя не изменится ни с Вием, ни с Нияном. Одинаково умрешь рано или поздно.
Я резко повернулась к карлику, которому удалось сесть и дотянуться до фляги с водой.
— Я знаю, что все равно умру. Я с ним умереть хочу. От его рук.
— То ли бабы все безрассудные, то ли мир ваш безумен.
Встал на ноги и повел плечами, руками взмахнул, свел брови на переносице.
— Чем ты спину мне мазала?
— Змеевицей.
— Чем?
— Змеевицей, я ее… — уже тише ответила и, увидев, как округлились его глаза, замолчала.
— Где ты в пещере змеевицу взяла?
Сделал шаг ко мне, продолжая смотреть страшным взглядом.
— Нашла в ручье.
— Каком ручье? Нет здесь никакого ручья. Когда-то был, так его уже давно завалило камнями.
Я назад обернулась и воздух сильно в себя втянула — вместо грота в стене виднелась лишь небольшая выемка и трещина. Врожка продолжал на меня смотреть, а я то на него, то на трещину, вместо которой раньше лаз был.
— Клянусь, здесь грот был и ручей журчал. Я еще рубаху свою намочила.
— Ты кто такая? — и двинулся на меня, а я от него попятилась.
— Не знаю, — едва слышно прошептала и услышала треск, обернулась, тяжело дыша — камень снова откатили назад, и меня схватили под руки уже совсем другие ящеры в темно-синих одеяниях с красными переливами. Я хотела закричать, но один из них в темно-красном плаще встретился со мной взглядом и словно шипованной проволокой душу стянул.
— Будешь орать — у меня есть полномочия резать язык. Для твоей миссии сгодится только одно отверстие. Уводите. Эту стеречь особенно. О ней свои распоряжения сам царь отдал.
— Что ж царь так о девке смертной раззаботился, Демьян?
— Не твое дело, скоморох. Не то кукушка по тебе куковать перестанет. Пол раза крикнет да замолкнет, и ты вместе с ней.
— Так шут вроде я, а сколько жить осталось — у кукушки царский полководец спрашивает? На поле битвы птичку кличешь? Или так, чтоб не слышал никто?
Ящер с красной чешуей на скулах, которая волной прошла под кожей, замахнулся на Врожку, а тот кубарем откатился и язык воеводе царскому показал.
И словно в насмешку в тумане предутреннем кукушка закуковала.
— Эй, кукушка-кукушка, сколько лет Демьяну нашему жить осталось?
Кукушка замолкла, и лапа, зажимающая мне рот, сжалась еще сильнее. Я расширенными, полными слез глазами смотрю, как чадят уже потухшие костры и виднеются следы от копыт на выжженной траве. Повозка на тропинке стоит, и двойка лошадей топчется на месте, фырчат, гривами длинными трясут в нетерпении. Лихорадочно по сторонам — нет ЕГО нигде больше. Оставил. Отдал меня. Отказался. И душит уже не рука холодная, а боль невыносимая от понимания — теперь я точно уже не его. А может, и правда, не была никогда. Сама себе придумала.
— А дней?
Молчит птица, меня на коня забросили поперек седла, руки за спиной веревкой крепко затягивая. Я не сопротивлялась, внутри стало пусто и холодно. До ужаса пусто. До дикости. В груди под ребрами дыра образовалась… чудище сердце мне вырвало и сожрало, а потом умирать оставило, чтоб другой добил безжалостно.
— А часиков? Сжалься, птичка, над Демьяном? — голос Врожки еще звенит, напоминает, что еще не мертвая.
Кукушка два раза прокуковала и снова замолчала. Скоморох расхохотался. Зловеще его хохот прозвучал в тишине гробовой.
— Заткнись, отродье бесовское, дохохочешься мне — лично твоим палачом буду и башку твою рыжую мрако-псинам скормлю.
— Если доживешь. Суеверный ты наш.
Тот, кого Врожка Демьяном назвал, вскочил в седло и заорал.
— Дорогу на Чар-скалу держать. Через Лес Лабиринтов Истины пойдем к Черноморью.
— Буря скоро начнется. Небо нахмурилось, переждать можно.
— Не будем ждать. Царь приказал избранниц в срок привезти, а ежели раньше срока — наградит. В дорогу.
Только мне плевать уже было на все. Я остекленевшим взглядом на хаотично мелькающую траву и копыта лошади смотрела, чувствуя, как режет глаза от слез невыплаканных и тех, что уже пролились, разъедая мне склеры и заставляя слипаться мокрые ресницы.
Не отдавай меня, Ниян… не отдавай ему. Люблю тебя. Только тебя одного. Не могу представить, как он руками своими меня трогать будет, как целовать захочет, как раздевать станет. А ты… ты можешь представить? Его со мной? Как касается, где ты касался, как целует, где ты целовал, и ласкает там, где от твоих пальцев следы остались?
И по всей окрестности рев пронесся адский, нечеловеческий, а вслед за ним раскат грома настолько оглушительный раздался, что я зажмурилась, а под ящерами царскими кони испуганно заржали и понеслись прямо в густые заросли леса по тропинке витиеватой, кружащей вокруг деревьев.
— Что за чертовщина?
— Погоня, Демьян. За нами скачут.
— Кто?
— Не вижу… за деревьями прячутся, только ржание лошадей слышно.
— Еще в лес войти
