Когда мы оказались на улице, старик меня спрашивает: «Ну, и что дальше?»
«Это похоже на конец, сэр, хотя это всего лишь начало», – любезно отвечаю я.
«Разумеется, Мерфи, я тебя не уволю», – добавляет он.
«Спасибо, сэр, – отвечаю я, – но я все устроил иначе».
«Что ты имеешь в виду?»
«Я имею в виду, сэр, что вы меня подставили в своих целях, а теперь я собираюсь использовать то, что из этого получилось, в своих».
«Не понимаю. По крайней мере – пока!» – говорит он.
«Со временем поймете, – отвечаю я. – Послушайте, мистер Густав, вы в своих подлых целях велели мне нанять много детей для пантомимы, и нанять их от моего имени. Это для того, чтобы, когда к вам придут полицейские, вы могли сказать им, как и сделали только что в суде, что наниматель не вы, а я. Теперь вопрос в том, вы или я подписали с ними контракт. Если вы, то вам придется держать ответ – или пришлось бы, если бы сезон уже начался. Но он еще не начался, и в этом ваше преимущество.
Когда вы думали, что полицейские вас поймали, вы захотели, чтобы за это отвечал я, а не вы. У вас ничего не вышло. Но если это я их нанял, тогда я и получу прибыль, понятно? Более того, вы меня уволили в суде, и сам мировой судья сказал, что вы должны выплатить мне жалованье за неделю. Так что теперь я от вас свободен и могу идти на все четыре стороны. Правда, у меня есть контракты, которые я заключил со многими людьми в самых разных местах. Они – моя собственность, и я собираюсь использовать их по-своему. Вы же, напомню вам, подписали только контракты с детьми на их участие в вашей пантомиме, и они ваши. Я мог сказать его чести, кто на самом деле там наниматель, но вы поклялись, что они не ваши, вот я и подумал, что лучше придержу их на тот случай, если вы потом начнете буянить.
И вот теперь вы попали в переплет. Вам не позволят использовать на сцене детей, которых вы наняли. Скажу больше: вам вообще не позволят выпустить на сцену детей. Никаких. А вот я – уже от своего лица – нанял много молодых женщин маленького роста, которые имеют право выступать, пусть бы против этого возражала хоть вся полиция страны. Поэтому если вы захотите получить желаемое, мистер Густав, то вам придется обратиться ко мне. Все они принадлежат мне, и брыкаться бесполезно. Могу доказать где угодно, что все сделано по закону. Это вы предстанете жирным капиталистом, который, во-первых, обманул доверявшего ему бедного честного рабочего – меня, во-вторых, подписал нечестные контракты с бедными невинными детками, которым грозит голод на Рождество и, в-третьих, дал ложные показания в суде, что может подтвердить сам мировой судья и некоторые из ваших контрактов, подписанных с детьми. Подписанные не мной, конечно, ведь вы поклялись, что я не служу вам. Но в любом случае в контракте есть пункт о форс-мажоре. Это будет некрасиво выглядеть, правда? Ведь это я его вставил туда, и, смею вас заверить, в моих собственных контрактах такого пункта нет, даже в ущерб моей собственной защите. Вот почему, мистер Густав, лучше бы вам поторопиться и нанять танцовщиц из моей труппы. Я возьму с вас за них всего лишь двойную цену, как с моего бывшего патрона».
Итак, старик попал в переделку и понимал это. Он заставил меня вернуться в контору вместе с ним, а там незамедлительно составил и подписал со мной железный контракт на услуги более чем ста моих девушек.
«Имейте в виду, – сказал я ему напоследок, – сейчас вы можете получить стольких из них, сколько захотите, по обозначенной мною цене. Но если потом окажется, что девушек вам не хватает, и вы решите нанять еще, вам придется встать в очередь с остальными директорами. Ни один человек не может начать с нуля по второму разу!»
Все прошло хорошо. Как только начались репетиции, полицейские очнулись и устроили облаву по всей стране. Всех директоров театров вызвали в суд. Как и старого Густава, их нельзя было наказать, потому что пока они не сделали ничего противозаконного. Но эти уважаемые господа здорово перепугались, как и было задумано, и дали обязательства не нанимать детей, пока действует закон. Вот почему всем им пришлось в конце концов прийти ко мне, ведь я застолбил едва ли не всех карлиц в округе. Учтите, я из осторожности ни разу не употреблял этого слова, потому что, если бы хоть кто-то из девушек его услышал, они бы тут же разлетелись, как стая голубей, и всё из-за такого пустяка.
Потом началась потеха. Маленькие женщины умеют постоять за себя еще лучше, чем рослые. Те режиссеры и хореографы, которые привыкли тренировать детей для сезона пантомимы, вскоре поняли разницу. Некоторые из них пытались угрожать малышкам – «прелестницам», как я их называл; вот почему они считали меня очень хорошим человеком, и мы великолепно ладили друг с другом, – будто они дети, и гонять их нещадно. Но вскоре они осознали свою ошибку. Один из них, его звали Катберт Кинси и он служил в Королевском театре Квинхайта, съездил одной из девочек по уху. Но и она драться умела, да еще как! Эта крепкая храбрая малютка ничем не уступила бы и дикой кошке, как выражаются янки. Она просто сжала кулаки и бросилась на обидчика. Врезала ему разок в живот, потом в нос, да так, что он сразу юшкой умылся. И в тот сезон мистер Кинси больше уже не размахивал своими граблями. Боже! В некоторых театрах случались настоящие потасовки, потому что эти крошки хамства не терпели. А когда хореографы и режиссеры узнали, что они – женщины, и попытались приударить за ними, стало еще хуже. Более того,
