Флоренс Брэм Стокер
Гость Дракулы[51]
Когда мы выехали на прогулку, солнце ярко сияло над Мюнхеном, а воздух был наполнен радостью начала лета.
Как раз в момент нашего отъезда герр Дельбрук, метрдотель гостиницы «Quatre Saisons»[52], где я остановился, спустился к экипажу с непокрытой головой и, пожелав мне приятной поездки, сказал кучеру, все еще держась за ручку дверцы кареты:
– Не забудь, вернуться надо до наступления темноты. Небо выглядит ясным, но холодок северного ветра подсказывает, что может неожиданно начаться буря. Впрочем, я уверен, что вы не опоздаете, – тут он улыбнулся и прибавил: —…Ведь ты знаешь, какая сегодня ночь.
Иоганн ответил эмоциональным: «Ja, mein Herr»[53], коснулся шляпы и быстро тронулся в путь.
Когда мы выехали за пределы города, я сделал ему знак остановиться и спросил:
– Скажи мне, Иоганн, что это сегодня за ночь такая?
Тот перекрестился и лаконично ответил:
– Walpurgis nacht.[54]
Затем вынул часы – большие, старомодные, из немецкого серебра, размером с репу – и посмотрел на них, сдвинув брови и нетерпеливо передернув плечами. Я понял, что таким образом он выражал почтительный протест против ненужной задержки, и снова откинулся на спинку кареты, взмахом руки приказав ехать дальше. Карета быстро двинулась вперед, словно кучер желал наверстать потерянное время. Кони то и дело вскидывали головы и подозрительно втягивали воздух. В такие моменты я часто тревожно оглядывался по сторонам. Дорога была довольно мрачной, так как мы пересекали нечто вроде продуваемого ветром высокого плато. По пути я заметил еще одну дорогу, которой, похоже, редко пользовались и которая ныряла глубоко в маленькую извилистую долину. Она выглядела такой заманчивой, что, несмотря на риск обидеть Иоганна, я крикнул, чтобы он остановился, а когда кучер натянул поводья, сказал ему, что хотел бы поехать по ней. Он выдвинул множество доводов против, часто крестясь при этом. Это подстегнуло мое любопытство, и я стал задавать ему всевозможные вопросы. Он отвечал уклончиво и все время поглядывал на часы в знак протеста.
В конце концов я сказал:
– Что ж, Иоганн, я хочу поехать по этой дороге. Не стану просить тебя сопровождать меня, если не хочешь; но скажи мне почему – больше я ничего не прошу.
Вместо ответа он так быстро спрыгнул на землю, что, казалось, просто слетел с козел. Затем умоляюще протянул ко мне руки и стал просить не ездить туда. Из его речи на смеси английского с немецким я понял общую нить разговора. Казалось, он вот-вот сообщит мне нечто, сама мысль о чем явно пугала его; но каждый раз он замолкал и произносил лишь: «Walpurgis nacht!»
Я пытался возражать, но трудно спорить с человеком, когда не знаешь его языка. Преимущество было, безусловно, на его стороне: хотя Иоганн и начинал говорить на английском языке, пусть ломаном и малопонятном, он все время впадал в возбуждение и переходил на родной немецкий – и каждый раз при этом смотрел на часы. Потом кони забеспокоились и начали нюхать воздух. Тогда Иоганн сильно побледнел и, с испугом оглянувшись вокруг, внезапно прыгнул вперед, взял их под уздцы и отвел футов на двадцать. Я последовал за ним и спросил, почему он это сделал. Вместо ответа он перекрестился, показал на то место, с которого мы ушли, и повел карету в сторону другой дороги, где указал на крест и сказал, сначала по-немецки, потом по-английски:
– Похоронили его – того, что убил себя.
Я вспомнил старый обычай хоронить самоубийц на перекрестке дорог.
– А! Понимаю, самоубийца. Как интересно! – Но мне никак не могло прийти в голову, почему так испугались кони.
Пока мы разговаривали, до нас донесся звук, похожий одновременно на лай и на визг. Он доносился издалека, но кони очень встревожились, и Иоганну пришлось их долго успокаивать. Он побледнел и сказал:
– Похоже на волка, но сейчас здесь нет волков.
– Нет? – спросил я. – И давно волки подходили так близко к городу?
– Давно, давно, – ответил он, – весной и летом; да и совсем недавно тоже, когда лежал снег.
Пока он гладил коней и пытался их успокоить, по небу быстро бежали темные тучи. Солнце исчезло, мы ощутили порыв холодного ветра. Однако это было пока слабое дуновение, больше похожее на предостережение, так как солнце снова ярко засияло.
Иоганн посмотрел на горизонт, заслоняя рукой глаза, и произнес:
– Снежная буря, он скоро придет сюда.
Потом опять посмотрел на часы и сразу же, крепко ухватив вожжи, так как кони все еще били копытами и трясли головами, и взобрался на козлы, словно пришла пора продолжать наш путь.
Я проявил некоторое упрямство и не сразу сел в карету.
– Расскажи мне о месте, куда ведет эта дорога, – потребовал я и показал вниз.
Он опять перекрестился и пробормотал молитву, прежде, чем ответить:
– Оно нечистое.
– Что нечистое? – спросил я.
– Селение.
– Значит, там селение?
– Нет-нет. Никто там не живет уже много сотен лет.
Это подогрело мое любопытство.
– Но ты сказал, что там селение.
– Было.
– А что там теперь?
Тогда он разразился долгой историей на немецком и английском языках, настолько перемешивая их, что я не смог толком понять, что он говорил. С грехом пополам я понял только, что очень давно, сотни лет назад, там умерли и были похоронены люди, но из-под земли доносились звуки, и, когда могилы вскрыли, у мужчин и женщин были розовые, живые лица, а их рты были красными от крови. И поэтому, торопясь спасти свои жизни (да и свои души! – тут кучер перекрестился), оставшиеся в живых убежали в другие места, где живут – живые, а мертвые – это мертвые, а не… не что-то другое. Иоганн явно боялся произносить последние слова. Продолжая свой рассказ, он все больше возбуждался. Казалось, у него разыгралось воображение, и закончилось это настоящим припадком: его лицо побелело от страха, он обливался потом, дрожал и оглядывался вокруг, будто ожидал, что сейчас появится нечто ужасное – прямо здесь, при ярком солнечном свете, на открытой равнине.
Наконец, охваченный отчаянием, он вскричал: «Walpurgis nacht!» и указал на карету, приказывая садиться.
Тут во мне взыграла моя английская кровь, и я сказал, отступив назад:
– Ты боишься, Иоганн. Ты просто боишься. Что ж, поезжай домой, а я вернусь один. Прогулка пойдет мне на пользу.
Дверца кареты была открыта. Я взял с сидения свою прогулочную дубовую трость, которую всегда беру с собой в поездки во время отпуска, закрыл дверцу, указал в сторону Мюнхена и сказал:
– Возвращайся домой, Иоганн. Вальпургиева ночь не касается англичан.
Кони теперь нервничали еще больше, и Иоганн пытался удержать их, взволнованно умоляя меня не делать такой глупости.
