– Миссис Демпстер, – торжественно ответил Малькольмсон, вежливо кланяясь ей, – вы знаете больше, чем старший ранглер[57]! И позвольте мне сказать: в знак того, что я высоко ценю ваш бесспорный здравый смысл и отважное сердце, когда я уеду, я оставлю в вашем распоряжении этот дом и позволю вам прожить в нем самостоятельно последние два месяца срока аренды, поскольку мне будет достаточно четырех недель.
– Премного вам благодарна, сэр! – ответила она. – Только я и одной ночи не смогла бы провести вне стен своего дома. Я живу в богадельне Гринхау, и если хоть раз переночую не у себя в комнате, то лишусь всех средств к существованию. Правила там очень строгие, и слишком много людей ждет свободного места, чтобы я стала рисковать. Не будь этого, я бы с радостью поселилась в этом доме и полностью обслуживала вас, пока вы здесь живете.
– Добрая женщина, – поспешно ответил ей Малькольмсон, – я приехал сюда с целью побыть в уединении; и поверьте мне, я благодарен покойному Гринхау за то, что он так организовал свое замечательное благотворительное общество – каким бы оно ни было, – что я невольно лишился возможности поддаться подобному искушению! Сам святой Антоний не был бы более стойким в этом вопросе.
Старуха хрипло рассмеялась.
– Ах, юные джентльмены, – сказала она, – ничего-то вы не боитесь. Что ж, похоже, здесь вы получите то уединение, к которому стремитесь.
Она принялась за уборку, и к наступлению темноты, когда Малькольмсон вернулся с прогулки – он всегда брал с собой одну из книг, чтобы учиться на ходу, – он увидел, что комнаты подметены и прибраны, в старом камине горит огонь, лампа зажжена, а стол накрыт к ужину и уставлен отличными блюдами с кухни миссис Уитмен.
– Вот это действительно комфорт! – произнес он, потирая руки.
Закончив ужин, молодой человек переставил поднос на другой конец большого дубового обеденного стола, снова достал свои книги, подбросил в огонь дров, отрегулировал лампу и уселся за свою нелегкую работу. Он без перерыва трудился почти до одиннадцати часов, потом ненадолго оторвался, чтобы подбросить дров в камин и сделать ярче огонек лампы, а также заварить себе чашку чая. Он всегда был любителем чая и в годы учебы в колледже частенько засиживался за работой и пил чай поздно. Остальное было для него большой роскошью, и он наслаждался ею, ощущая восхитительную, сладостную легкость. Вновь разгоревшиеся языки пламени в камине высоко взлетели и рассыпали искры, и по просторной старой комнате запрыгали причудливые тени. Прихлебывая горячий чай, студент наслаждался тем, что отгородился от себе подобных. И тут Малькольмсон впервые обратил внимание на то, какую шумную возню устроили крысы.
«Несомненно, – подумал он, – они не могли так шуметь все время, пока я занимался. Если бы это было так, я должен был бы это заметить!»
Шум все усиливался, и Малькольмсон убедился, что он возник недавно.
Очевидно, сначала крыс пугало присутствие постороннего, а также свет камина и лампы, но с течением времени они осмелели и теперь разошлись не на шутку.
Как они шмыгали туда-сюда, какие странные звуки издавали! Бегали вверх и вниз за старыми деревянными панелями, по потолку и под полом, скреблись и что-то грызли. Малькольмсон улыбнулся про себя, вспомнив слова миссис Демпстер: «Крысы – это и есть злые духи, а злые духи – это крысы!» Чай начал оказывать свое влияние, стимулируя его умственную и физическую активность, и студент с удовольствием предвкушал, что выполнит еще большую часть работы до конца этой ночи. Это наполнило его ощущением безопасности, и он позволил себе роскошь хорошенько осмотреть комнату. Взяв в руку лампу, Малькольмсон обошел ее, удивляясь, что столь прекрасный старый дом так долго пребывал в таком запущенном состоянии.
Деревянные панели стен были покрыты изящной резьбой на дверях и окнах, а также вокруг них; резьба эта была очень красивой и редкостного качества. На стенах висели старые картины, но их покрывал такой густой слой пыли и грязи, что Малькольмсон не смог разглядеть никаких подробностей, хоть и поднимал лампу как можно выше над головой. Обходя комнату, он там и сям видел трещины или отверстия, в которых мелькали мордочки крыс; их глаза ярко блестели в луче света, но они мгновенно исчезали, и только писк и шуршание слышались из дыр.
Однако больше всего молодого человека поразила веревка большого сигнального колокола, установленного на крыше, которая свисала в углу комнаты справа от камина. Он подтащил к каминной решетке большое дубовое резное кресло с высокой спинкой и сел выпить последнюю чашку чая. Покончив с этим, Малькольмсон заново раздул огонь и вернулся к работе, сев на углу стола, так что огонь остался по левую руку. Сначала крысы немного беспокоили его своим постоянным шуршанием, но вскоре студент привык к этому шуму, как привыкают к тиканью часов или реву текущей воды, и так погрузился в работу, что перестал замечать что-либо на свете, кроме той задачи, которую пытался решить.
Внезапно он поднял глаза – задача, над которой он корпел, так и осталась нерешенной, а в воздухе повисло ощущение, свойственное тому предрассветному часу, когда людей так пугают всякие сомнительные явления. Издаваемый крысами шум утих. Малькольмсону даже показалось, что он прекратился совсем недавно и что именно неожиданная тишина его и встревожила. Огонь почти погас, но темно-красные угли всё еще рдели в очаге.
И тут, несмотря на все свое хладнокровие, Малькольмсон вздрогнул. В большом резном дубовом кресле с высокой спинкой справа от камина сидела громадная крыса, которая в упор смотрела на него злыми глазами. Молодой человек сделал резкое движение, надеясь прогнать тварь, но крыса не пошевелилась. Тогда он сделал вид, будто собирается что-то бросить в нее. И вновь крыса не двинулась с места, но сердито оскалила большие белые зубы, а ее злобные глаза засверкали при свете лампы еще более мстительно.
Малькольмсон был поражен. Схватив кочергу, стоящую у камина, он бросился к крысе, чтобы прикончить ее. Однако не успел он нанести удар, как крыса с писком, полным дикой ненависти, спрыгнула на пол и, взобравшись по веревке сигнального колокола, исчезла в темноте за границей света лампы под зеленым абажуром. Как ни
