– Спиной к стене, – не повышая голоса, приказал он.
Заключенный повиновался беспрекословно, зная, что ослушание приведет к новым мучениям. С огромным усилием он повернулся к своему палачу. На его лице живыми были только глаза, измученные, воспаленные, остальные черты были обезображены пытками. Геннадий провел тампоном по одной из ран, и пленник зашелся криком. Его глаза закатились, и он затих, безжизненный и жуткий.
Женя пошатнулся, схватился рукой за стену. В глазах потемнело, на губах ощущался знакомый горький привкус. Сердце сбилось с ритма, стало нечем дышать. Он упал бы, но полковник подхватил его за локоть и усадил на пол.
Когда сознание юноши немного прояснилось, дверь в камеру была уже закрыта, Доктор Менгеле склонился над ним с пузырьком нашатырного спирта. Рябушева рядом не было, они остались вдвоем в темном коридоре. По спине Евгения поползли ледяные мурашки страха. «Куда делся полковник? Почему он оставил меня здесь?! И там, там…» – в висках пульсировала кровь.
– Что это? – выговорил парень.
– Внутри? – невозмутимо поинтересовался Гена. – На этом образце я испытываю средства для защиты кожи от химических воздействий. Если эксперимент увенчается успехом, возможно, споры грибов больше не будут для нас угрозой.
– Там… он… – Женю затрясло в ознобе.
– Пока что опыты можно считать неудачными, – с недовольством признался ученый. – Образец получает химические ожоги, средства не действуют в нужной мере.
– Образец? – прошептал пленник, пытаясь унять колотящееся сердце. – Он – человек, живой, он живой…
– На мертвом опыты ставить не получится, – равнодушно пожал плечами Доктор Менгеле. – Им придется немного пострадать во имя науки и выживания всего человечества.
– Вы – садист! – выдохнул юноша, закрывая лицо руками.
– Я – ученый. Нельзя слишком привязываться к опытным материалам, истинный человек науки должен быть хладнокровным. Заключенные, попавшие сюда, это заслужили. Они – либо чужаки, либо бунтари, и то и другое плохо. Здесь они теряют свое имя и личность, с того момента, как закрывается дверь камеры, у них есть только номера. Это лишает ненужной сентиментальности и иллюзий, – вдруг разговорился Гена.
– Так нельзя…
– Ну, отчего же? Чтобы что-то получить, нужно чем-то пожертвовать, – философствовал мужчина. – Жизнь нескольких десятков человек во имя выживания вида хомо сапиенс – не такая большая цена. Увы, образцы зачастую умирают достаточно мучительно, но все наше существование преисполнено боли.
– Вы искренне верите в это! – воскликнул Женя, начиная понимать. Не садист. Свихнувшийся фанатик.
– Каждый во что-то верит. Я тоже человек, у меня есть чувства, как и у всех, – внезапно разоткровенничался Геннадий. – Прозвище, данное в честь одного из самых жестоких фашистских ученых, мне, несомненно, льстит. Но почему-то люди считают, что если я предан науке, у меня не может быть желаний, терзаний, обид или радости, короче, всего того, что ощущает обычный человек. Это не так. Знаешь, мне доставляет удовольствие беседовать с моими заключенными, правда, ни один из них этого разговора не пережил. С тобой мне тоже хочется быть откровенным, хотя бы потому, что твои полные страха глаза немного ослабляют желание тебя задушить за то, что ты сделал с ребенком Алексеевой.
– Я – не ваш узник, – сквозь зубы проговорил Женя. Ему хотелось казаться спокойным, но дрожащие руки и белое лицо его выдавали, парню вдруг стало бесконечно страшно. Неспроста этот ужасный человек решил поговорить с ним начистоту. Не к добру… Доктор Менгеле усмехнулся своим мыслям, пристально посмотрел юноше в глаза.
– Уверен, скоро Марина Александровна изменит свое решение, и ты снова окажешься здесь, но тогда тебе уже никто не поможет, – по-змеиному прошипел он, приблизив лицо к лицу пленника. – Я сделаю тебя частью самого жестокого эксперимента, какой только смогу придумать. До скорой встречи, юный друг!
Ученый скрылся за поворотом коридора, оставив его в одиночестве. Евгений судорожно вдыхал и выдыхал, грудь разрывал липкий ужас, которому не было конца, горло сжималось спазмами.
Послышались знакомые легкие шаги, и перед юношей остановился Рябушев.
– Ай-ай-ай, какие нынче парни слабые пошли. Увидел кровь, и сразу в обморок, – ехидно укорил его мужчина, помогая подняться на ноги.
– Если бы Марина не защитила меня… я был бы на месте этого несчастного? – спросил Женя, заранее зная ответ.
– Несомненно. Тебе стоит ценить ее благородство. О, да вот и она, легка на помине! – полковник помахал рукой Алексеевой, вошедшей в коридор. Следом за ней появились два солдата в химзащите и противогазах, с автоматами в руках.
Она кивнула и отвернулась. Ее глаза были совершенно пустыми, лицо не выражало ничего.
Женщина открыла своим ключом дверь одной из камер и остановилась в коридоре. Изнутри послышались мольбы и отчаянный, разрывающий душу плач.
– На выход, – приказала Марина, будто не слыша.
Узники по одному выходили в коридор и строились в две колонны. На одних были теплые куртки и сапоги, другие были раздеты практически до белья.
– Помилуйте! – крикнул молодой мужчина, падая перед ней на колени. – Не губите, умоляю вас, я хочу жить!
– Встать! – она смотрела на него, но не видела. Равнодушный, надломленный голос, казалось, не принадлежал человеку.
Часовые подняли несчастного на ноги и заставили вернуться в строй.
– За мной, шагом марш, – скомандовала Алексеева, выходя за дверь. Ее чеканные шаги гулко отдавались в коридоре. Пленники молча пошли за ней, подгоняемые солдатами. Наконец скорбная процессия исчезла из виду. Марина ни разу не обернулась, но ее плечи вздрогнули, когда женщина ощутила на себе тяжелый взгляд Евгения.
– Куда она их ведет? – побелевшими губами спросил юноша. Это зрелище отчего-то отозвалось в сердце мучительной тоской.
– На поверхность. Им предстоит провести там некоторое время для завершения эксперимента, – Рябушев неторопливо пошел по коридору.
– Там радиация, мутанты, там холодно, а половина раздета! – воскликнул парень, пораженный и растерянный.
– Именно в этом и суть.
– Но почему она? Почему именно Марина? – отчаянно прошептал Женя, не в силах поверить увиденному. – Кто она такая? Боже, это невозможно!
– Она? – полковник с восхищением развел руками. – Она – ангел смерти этого мира. Добро и зло исчезли в день Катастрофы, разорвались ядерными боеголовками над Москвой. Алексеева первая приняла и поняла это, как я, как Гена. Любое зло во имя великой цели оправдано, а Марина видит цель в выживании человечества. Но в ней по-прежнему осталось так много сострадания и жалости! Как она старательно прячет их внутри себя, сколько она пережила, несгибаемая, железная леди, и не сломалась до сих пор, не сдалась, продолжая существовать только ради нашей подземной вселенной. Удивительная женщина, таких среди нас больше нет. В ней парадоксальным образом соединились огромная жестокость и такое же великое милосердие и преданность. Порой я и сам не могу ее разгадать, в ее душе живет столько эмоций и чувств! Мне всю жизнь казалось – возможно либо одно, либо другое, но сейчас
