– Помощник начальника бункера Алексеева, – устало вздохнула женщина. Ей уже надоедало ломать комедию, но сейчас важнее всего было завершить начатое. – Мне необходимо проверить, как работает система подачи газа. Нужно включить усиленный режим отопления, приказ полковника.
– Понял, – отрапортовал парень, пропуская ее к газовой цистерне, однако дверь не закрыл и пристально наблюдал за ее действиями.
Марина недовольно передернула плечами и начала раскручивать гайку на соединении трубы подачи и котла.
– Что это вы делаете? – настороженно и уже совсем не по уставу спросил дежурный. Ему вдруг показалось странным, что Рябушев отправил сюда женщину, а не техников.
– Проверяю соединение на предмет утечки, – без зазрения совести соврала Алексеева, выкручивая вентиль до предела. – Утечек нет. Идем.
Ей было не страшно, она даже не волновалась, но в душе все равно неприятно скреблась мысль: «Хоть бы он оказался достаточно бестолковым, чтобы не понять, что я делаю». Впрочем, все равно. Если интуиция не подскажет солдату не вмешиваться, генераторная станет ему последним приютом. Для достижения цели не существует препятствий, дело должно быть сделано. А мелкие помехи не вызывают ничего, кроме раздражения.
Однако младший сержант Сидоров оправдал возложенные на него надежды, ему не пришло в голову спросить, с какой стати женщина раскручивает соединительные гайки. Скорее всего, он плохо представлял себе, как должна работать система подачи газа. К тому же, волшебное слово «приказ полковника» мигом снимало все вопросы.
Солдат закрыл гермодверь. Марина недовольно оглянулась, но вскоре успокоилась. Помещение генераторной не было полностью герметичным. Как минимум, туда ведет труба вентиляции, и этого достаточно. Прибавить к расчетному времени еще десять минут, чтобы уж точно. Торопиться некуда.
Алексеева пошла по туннелю в сторону теплоцентрали, почти физически ощущая, как за ее спиной расползается под потолком метан без цвета и запаха. Легкий, летучий газ. Достаточно всего одной гранаты – вот она, в кармане куртки, тяжелая и холодная. Вентиляция перекрыта, скоро все содержимое цистерны окажется под сводами двух убежищ. И тогда останется всего один шаг. Женщина была спокойна. План уже наполовину приведен в исполнение, нет поводов для волнения, все идет именно так, как задумано. Она покосилась на часы. Секундная стрелка торопилась вперед, отсчитывая невозвратимые мгновения жизни. Тик-так. Один шаг вперед, один удар сердца. Тик-так. Еще один крохотный кусочек жизни остался позади. А сколько их, таких вот незначительных, незаметных? Взгляд, жест, решение, принятое именно в этот миг, который через половину вздоха уже станет прошлым. Тик-так. С этим звуком медленной поступью шагает смерть. Сколько таких вот мелькающих сквозь канву бытия моментов, радостных ли, грустных, проскользнет перед глазами, прежде чем жизнь завершится? Человеку не дано этого знать. Но Марина знала.
Впереди еще целый час. Нужно отвлечь полковника, а потом ей хватит десяти минут, чтобы выполнить задуманное. Покончить раз и навсегда с пластохиноном, который не принесет ничего, кроме разочарования и искалеченных судеб. И избавить всех этих несчастных от страданий. В темноте и тишине туннеля гулко раздавались ее шаги, торопливые, как всегда. Старая привычка все время куда-то бежать, боясь не успеть, пропустить, проглядеть. Женщина одернула саму себя и пошла медленнее. Ей хотелось успеть побеседовать с самой собой, в очередной раз спросить свой внутренний голос и память, кто же она такая, и почему вся ее жизнь – война, с собой или обстоятельствами. Вспоминалось убежище Гуманитарного института, красноглазые светловолосые детишки с кучей зубов, налаженный быт, и от этого становилось тоскливо. Ей вдруг подумалось, что сержант Сидоров у двери удивительно бестолков, а ее подчиненные из бункера в Раменках не прозевали бы диверсию, которая совершалась прямо у них на глазах.
«Издержки системы. Эти юноши и девушки с самого детства привыкли к тому, что им не нужно думать. Зачем подключать сознание, если есть команда сверху, которую следует выполнять незамедлительно? Задавать вопросы «зачем» и «почему» – фи, какая глупость. А в случае с Рябушевым эта глупость еще и наказуема. Забавно, армия всегда была такой, сейчас, спустя годы жизни под землей, ничего не изменилось. Не задавай вопросов. Все, что необходимо знать, тебе скажут. А иначе будешь или крайним, или посмешищем, а если спросишь что-то не то и будешь заподозрен в нелояльности, можно лишиться сытного местечка в красном зале. И до самой смерти драить полы и копаться в земле, без свободы передвижения, без нормальной еды, отчитываясь дежурному о каждом своем шаге. А если уж несчастный солдатик откажется выполнять приказ, то судьба его – догнивать последние жалкие месяцы своей жизни в качестве раба. Получить номер вместо имени, голодать, унизительно проситься отойти на пару минут по нужде и быть нещадно битым за что угодно, пусть даже за неправильный взгляд. Неудивительно, что система работает, она построена на страхе, лицемерии и лжи. Новое общество, как же. Об этом хорошо вещать с трибуны – заманчивые лозунги, горящие глаза воодушевленной молодежи. Ура пластохинону, ура товарищу Рябушеву и Доктору Менгеле, выйдем на поверхность хозяевами, восстановим города ради потомков. А если остановиться, вырваться хоть на пару минут из круга красивых слов и пропаганды? Что дальше? Даже если представить на мгновение, что все получилось. Вот мы отстроили заново высотки, запустили заводы, разогнали по лесам страшных мутантов, жадных до человечинки. Кто будет править этими заселенными городами? Те, кто умеет подчиняться и служить? Те, которые столько лет прожили в страхе ошибиться? Что они смогут сделать, какое общество построят? Диктатуру силы? Унижение слабых, эксплуатация, насилие. Правящая каста на верхушке пирамиды, полусвободное население – обслуга и рабы, занятые тяжким физическим трудом, которых никто не жалеет и не считает. Нет, товарищ полковник, поверхность вам ни к чему. Однажды такие же, как вы, жаждавшие власти, уже уничтожили человечество. Вам не место на поверхности, плетите свои интрижки под землей, задыхайтесь в бункерах, грызите горло за глоток фильтрованной воды и жалкую пищу в свете ультрафиолетовых ламп. Когда вам нечего станет тащить сверху, когда закончится уцелевшее наследие цивилизации, ресурсы станут настолько ценны, что за них начнется резня. Пожалуй, я даже совершу акт милосердия, разделавшись со всем этим сегодня, пусть даже жестоким способом. Нет, это не оправдание, палач – все тот же убийца. Но это не возмездие. Эвтаназия, если угодно. Пусть вы ее и не желали. Но добить умирающего в мучениях – тоже своеобразное проявление благородства. Впрочем, я начинаю снова уговаривать саму себя. Брось, Алексеева, ты давно уже все решила, и тебе отлично известно, кто ты такая и зачем это делаешь. Ты – сумасшедшая, возомнившая себя вершительницей судеб. Жалкая, с искалеченной душой, мутант, монстр, которому нет места ни на
