Все это Брэндон видел и понимал, как понял бы всякий другой джентльмен, прошедший ту же школу. Не надо думать, что если мужчина подлец, то он не способен оценить по заслугам добродетель и чистоту; и наш герой испытывал к этому простому, милому, нежному, бесхитростному созданию истинное уважение и симпатию – симпатию такую живую и сладостную, что он был только рад уступить и предаться ей, возможно, даже принимая ее за истинную любовь к добродетели и возвращение к дням своей невинности.
Нет, мистер Брэндон, ничего подобного здесь не было. Причиной здесь было лишь то, что порок и разврат вам к этому времени приелись, а эта милая добродетель явилась чем-то новым. О, только потому, что в своей пресыщенности вы давно отвыкли от этого простого блюда, сейчас вы так остро почувствовали вкус к нему; и я вспомнил о вас не далее как в прошлую субботу, у мистера Лавгроува, в «Вест-Индской таверне», в Блекуолле, когда пятнадцать приятелей-эпикурейцев, которые только что с презрением отвергли черепаховый суп, поморщились на пунш и отправили обратно шпроты, вдруг все, как один, набросились на… свинину с бобами. И если прилежный читатель романов переберет в уме большую часть прославленных произведений этого рода, появившихся за последнее время в нашей стране и за границей, он убедится, что у авторов среди широкого разгула чувства и развращенности ума время от времени возникает аппетит к невинности и свежести, и они нас по такому случаю потчуют свининой с бобами. Как долго мистер Брэндон оставался возле Каролины, у меня нет возможности установить; однако очень вероятно, что он задержался много дольше, чем это было нужно для починки его черного атласного платка. Между прочим, я подозреваю, что он прочел дамам вслух изрядную часть «Тайн Удольфского замка», за которыми он их застал; и перемежал при этом чтение своими собственными примечаниями, и трогательными и насмешливыми. Провел ли он в их обществе полчаса или четыре, но несомненно одно – что время пронеслось для бедной Каролины очень быстро; и когда подъехал к двери экипаж и раздался резкий голос, звавший: «Бекки!», «Карри!» – и судомойка Ребекка подпрыгнула с криком: «Батюшки… хозяйка приехала!» а Брэндон вскочил с дивана довольно-таки поспешно и побежал к себе наверх, когда развертывались все эти события, Каролина, я знаю, чувствовала глубокую печаль, и дверь своим родителям она открывала с тяжелым сердцем.
Свигби с необычайной нежностью помог мисс Линде слезть с козел. Папенька шумел и ревел в веселом благодушии и потребовал «горячей водички и стопок – немедленно!». Миссис Ганн была благосклонна, а мисс Белл – очень не в духе, на что у нее имелась основательная причина, так как она сама перебила у сестры место в экипаже на заднем сиденье и через свое же упрямство упустила жениха.
Мистер Фитч, войдя в дом, подарил Каролину глубоким вздохом и многозначительным взглядом и молча поднялся в свои комнаты. Шел он, погруженный в думу. Дело в том, что он старался вспомнить стихотворение о фиалке, сочиненное им пять лет тому назад и куда-то исчезнувшее из его бумаг. И, поднимаясь по лестнице, он бормотал:
Цветок смиренный, незаметноЯ возросла в глуши лесной…Глава VI,
где описывается свадьба в благородном семействе и новые искательства
Нет нужды подробно описывать празднества, устроенные по случаю бракосочетания мистера Свигби с мисс Макарти. В карете четверней счастливая чета укатила в деревню, в имение новобрачного, взяв с собою стыдливо краснеющую сестру новобрачной; а когда первая неделя их медового месяца истекла, миссис Ганн вкупе со своим примерным супругом поехала погостить у молодоженов. Мисс Каролина была, таким образом, оставлена за единоличную хозяйку и получила от маменьки ряд особых наставлений – как она должна соблюдать благоразумие, наводить экономию, аккуратно вести на жильцов счета, всегда сидеть дома.
Принимая во внимание, что один из проживавших в доме джентльменов был откровенным воздыхателем мисс Каролины, я полагаю довольно странным, что мать оставила ее безо всякого покровительства; но в этих делах бедные люди не так щепетильны, как богатые; и молодая девица оказалась, таким образом, под опекой собственной своей невинности и добропорядочности жильцов; да и не было у миссис Ганн никаких оснований сомневаться в последней. Что касается мистера Фитча, так он скорее отдал бы разорвать себя на куски тысяче диких коней, чем позволил бы себе неучтивость с молодой девицей или нанес бы ей оскорбление; а как могла миссис Ганн предположить, что ее второй жилец окажется чуть менее добропорядочен? Что он питает хоть какой-то интерес к ее третьей дочери – ведь он всегда говорил о ней как о жалкой, маленькой девочке, которая и в счет-то не идет? Итак, не чая ничего худого и посадив рядом с собою в одноконную извозчичью повозку мистера Ганна, облаченного в новый с иголочки зеленый сюртук с золочеными пуговицами, Джулиана Ганн отправилась проведать свое любимое дитя и приободрить ее в супружеском бытии.
Здесь, если бы дозволено мне было занимать читателя сторонними делами, я мог бы дать прелюбопытную и очень трогательную картину свигбиевского menage.[26] Миссис Свигби, скажу вам с великим моим сожалением, поссорилась с мужем на третий день их супружества, – а из-за чего, вы спросите? Да из-за того, что он курил, а джентльмену курить не пристало. И Свигби покорно дал отставку трубке, а с нею – одному из самых покойных, счастливых и добрых товарищей холостой своей жизни. После этого его как подменили: трубка была частью его тела. Одержав во вторник победу над трубкой, миссис Свигби в четверг дала сражение мужнину рому в кипятке, напитку с отвратительным запахом, как она вполне справедливо заметила; а теперь этот запах стал еще вдвое отвратительней, оттого что табачный дым больше не насыщал собою воздух гостиной и не перебивал ароматов сока, добытого из вест-индского сахарного тростника. В четверг мистер Свигби и ром держались стойко. Миссис Свигби вела атаку сперва посредством одиночных метких выстрелов, а затем мощными залпами обвинения в вульгарности; на что Свигби отвечал артиллерийским огнем проклятий (правда, направленным по преимуществу на собственные свои глаза) и громогласными заявлениями, что никогда не сдастся. Однако по прошествии еще трех дней ром в кипятке исчез. Мистер Свигби, разбитый и обессиленный, сдал этот бастион;
