Обо всем этом, повторяю, я был бы рад подробно рассказать на свободе, равно как описать приезд величественной миссис Ганн: войну двух королев, которая вскоре затем завязалась между достойными тещей и свекровью. Как благородна ненависть двух дам, связанных этим видом родства! Каждая видит, какую обиду чинит другая ее дорогому дитяти; каждая питает недоверие и вражду и втайне раскрывает своему отпрыску коварство и преступления другой. В доме с женой часто бывает изрядно жарко; в доме с женой и тещей, пожалуй, жарче, чем в любом исследованном месте на нашей планете; в доме с тещей и свекровью так непомерно жарко, что его нельзя приравнять ни к какому месту на поверхности земли, а нужно в поисках метафоры спуститься глубже. Представьте себе жену, которая презирает мужа и учит его манерам; взыскательную сестрицу, которая к ее насмешкам добавляет свои (это было чуть ли не единственным, на чем теперь сходились Белла с Линдой, потому что после замужества сестры Белла всей душой ее возненавидела). Представьте себе, говорю я, двух мамаш: одна – большая, важная и допекающая всех своим благородством; другая – резкая, визгливая и твердо решившая не допустить, чтобы сына ее околпачили, – представьте, и вы поймете, каким счастливцем оказался Джо Свигби и каких удовольствий ему пришлось вкусить.
Что сталось бы с ним без его тестя? Просто в дрожь кидает, как подумаешь. Однако приезд и вмешательство этого джентльмена возымели такие последствия: часа в четыре, когда убирали со стола и разгоралась обычно послеобеденная перепалка, джентльмены брали свои шляпы и вдвоем уходили из дому; и как мог бы заметить человек, пораженный телесным недугом, что то или иное могучее средство заставляет болезнь на какое-то время исчезнуть, но лишь затем, чтобы с утроенною силой проявиться где-нибудь еще, подобным же образом быстрая победа миссис Свигби над трубкой и ромом в кипятке, хоть и привела к временному прекращению зла, на которое жаловалась молодая супруга, никак, однако, не могла совершенно его искоренить: оно исчезло в одном месте, чтобы с еще большей яростью свирепствовать в другом. В гостиной у Свигби запах рома и табака больше не возникал (кроме, конечно, тех минут, когда миссис Ганн прибегала к первому в качестве лекарственного средства); но если б вам случилось заглянуть в «Полумесяц и Свечку» у дальнего конца деревни; если бы случилось во дворе за этой гостиницей посмотреть на хорошо убитую площадку для кеглей; если бы временем, чтобы на нее посмотреть, вы избрали вечерний час, когда селяне после праведных трудов гоняют шар меж падающих звонко дубовых кеглей (тех, что против солнца построились, и длинная от каждой ложится тень на золото травы!); если бы вы, говорю я, на все это посмотрели, вы не могли бы при том не приметить в задней зале мерцающую в полутьме сальную свечу, стоящую на грязном столике. И был бы еще на том грязном столике оловянный жбан черного пива, а левее – чайная ложка, сверкающая в стакане джина; над каждым из этих двух приятных напитков вы б увидели курящуюся трубку; а за трубками, сквозь дым табака, углядели бы мистера Ганна и мистера Свигби, которые избрали теперь «Полумесяц и Свечку» своим постоянным прибежищем и здесь забывали тревоги супружеской жизни.
Хоть мы и обещали не распространяться, описание этих обстоятельств заняло у нас немало места; и читателю надобно также знать, что перед тем, как им возникнуть, истек какой-то, недолгий, правда, промежуток времени. Потребовался по меньшей мере месяц, покуда Свигби прочно укрепился на своей позиции в деревенской гостинице; все это время Ганн гостил у зятя по его настоятельной просьбе; а миссис Ганн оставалась под той же крышей по собственному желанию. Ни намеки дочери, ни откровенные выпады вдовствующей миссис Свигби не могли побудить миссис Ганн покинуть дом, где она соизволила поселиться. Плату с жильцов достойная леди, по своему обыкновению, взяла вперед; в апреле месяце Маргет был, как она знала, безнадежно скучен, а потому она решила наслаждаться радостями деревенской жизни, пока не настанет для города веселый сезон. Кучер кентерберийской почтовой кареты, знакомый Ганна, проездом через деревню доставлял ей и забирал от все обратно тяжелые стопки романов; и старая дама чувствовала себя по данным обстоятельствам достаточно счастливой. Если случится в отсутствие маменьки что-нибудь важное, Каролина должна была воспользоваться тем же средством связи и оповестить ее письмом.
Мисс Каролина смотрела на папеньку с маменькой, когда экипаж, увозивший их к молодоженам, покатил по улице; но, странное дело, девушка не ощутила той тяжести на сердце, которую, бывало, испытывала раньше, когда ей запрещалось принять участие в семейных увеселениях, и на этот раз была самой счастливой во всей семье – до того счастливой, что ей стало чуть ли не совестно перед самою собой; и Бекки с радостью примечала, как зарумянились щеки молодой хозяйки, и как заискрились ее глаза (и поглядывали то и дело на дверь), и как она вся была охвачена трепетом.
«Придет или не придет», – говорило сердечко; и глаза поглядывали на знакомый уголок дивана, где две недели тому назад сидел он. Он был ну совсем как лорд Байрон, точка в точку, – это бледное чело и стройная обнаженная шея! – но только совсем не такой испорченный – нет, нет! Она твердо верила, что душа ее… ее мистера Б… ее Брэн… ее Джорджа так же хороша, как он хорош собой. Не поставим ей в укор, что она называла его Джорджем: девочка получила воспитание в низкоразрядной школе, где царил сентиментальный дух; она недостаточно знала общество, чтобы щепетильничать; у нее и в мыслях не было, что, может быть, она станет когда-нибудь его Каролиной, и в невысказанных мечтах она давала полную волю своему влечению к нему.
Она поглядела на дверь раз двадцать пять, «не больше – иначе говоря, не прошло и десяти минут с отъезда ее родителей, когда и впрямь щелкнула щеколда, дверь отворилась и с легким румянцем на щеках вошел божественный Джордж. Он собирался, как в прошлый раз, сослаться на какой-то предлог; но сперва сам он глянул Каролине в лицо, лучившееся улыбкой и радостью; затем и маленькая Каролина посмотрела в ответ на него и… подвинулась на диване, освобождая тот угол. О, милый инстинкт любви! Брэндону незачем было искать оправданий, он просто сел рядом и пустился в разговор так свободно, так радостно и доверительно, и ни он, ни она
