Наказать казаков-беглецов решили показательно, на глазах у других донцов. 10 июня 1793 года закованных в цепи Белогорохова и Сухорукова под сильным караулом повезли из Петербурга на Дон в крепость Дмитрия Ростовского. К вечеру 9 июля казаков доставили к месту экзекуции. Здесь они пробыли больше месяца. Власти готовили публичную расправу, рассылали приглашения на казнь. От каждой казачьей станицы затребовали по два представителя.
Наконец 12 августа все было готово. На глазах у 183 казаков Белогорохов и Сухоруков получили назначенные каждому удары плетью. Еще кровь не запеклась на их спинах, а казаков уже везли в Нерчинск.
Расправа должна была показать казакам, что сопротивление бессмысленно. Имперское правительство не собиралось отказываться от переселенческих планов. Но замысел несколько изменился. Если до побега с линии казаков Белогорохова начальство намеревалось навсегда оставить на Кубани шесть донских полков, то теперь планировалось устроить переселение «по древнему донскому обряду». Выбрать казаков-мигрантов поручалось самим донцам на станичных сборах, но это была только игра в демократию.
Чтобы избежать переселения, старшины и богатые казаки стали манипулировать решением станичных сборов или нанимать вместо себя «добровольцев». В самом невыгодном положении оказывались казаки без лишних средств и широких связей. Почти все они были обречены отправиться на Кубань. Ведь переселить собирались три тысячи казаков, а всего в донских станицах в это время находилось немногим более девяти тысяч. Если учесть, что отправлять на кавказскую службу следовало только «здоровых, исправных воинским оружием и дву конь», то таких на Дону и вовсе было только 5832 человека.
Неудивительно, что казачьи станицы заволновались: изгоняли старшин, посланных атаманом для вручения грамот о переселении, отказывались проводить жеребьевку, подвергали некоторых старшин и офицеров обструкции. Так, полковник Степан Леонов вынужден был спасаться от казаков Семикаракорской станицы, которые, «подняв шум, кричали, чтоб грамоту не принять и не читать да из казаков на поселение не дать, выговаривая при том… ему, Леонову, поди ты сам на Кубань, а мы туда итти не желаем». В некоторых станицах местные атаманы, не в силах унять ропот казаков, сложили полномочия, отдав инсигнии атаманской власти — станичную печать и насеку (длинную деревянную трость с серебряным шаровидным навершием). На их место избирались казаки из числа недовольных переселенческим произволом.
В начале ноября 1793 года бунтовали пятьдесят казачьих станиц. Белогорохов с Сухоруковым на это рассчитывали, но так и не дождались.
Центром восстания стали пять станиц-соседок: Есауловская, Кобылянская, Пятиизбянская (родина Белогорохова), Нижне-Чирская и Верхне-Чирская. Большую часть их населения составляли казаки-раскольники, не питавшие никаких иллюзий насчет милосердия власти. Вожаком восставших стал есаул Иван Рубцов из Нижне-Чирской. Казакам он говорил, что атаман Иловайский их предал, и они ему ничем не обязаны. Рубцов планировал идти на Черкасск и не скрывал намерения перевешать всех правительственных чиновников, а затем восстановить казацкую власть на вольном Дону.
Атаман Иловайский забил тревогу. Попытки утихомирить восставших казаков уговорами и посулами провалились. Оставалось только действовать силой. Подавить бунт поручили князю Алексею Щербатову — боевому генералу, который отличился в войнах с Турцией и много воевал с горцами на Кавказе. В январе 1794 года Щербатов получил внушительное подкрепление регулярными российскими полками из соседних губерний. Глава Военной коллегии Николай Салтыков писал Ивану Гудовичу — командующему войсками на Кавказе и начальнику князя Щербатова: «Свирепство на Дону не только не укрощается, но час от часу становится жесточе и наводит сомнение в том даже, что вряд ли и подавшие списки станицы могут быть надежны… Важность сего происшествия неминуемо требует принять все меры к предупреждению дальнейшего зла, приведением в повиновение станиц, открытым образом противящихся. Для чего хотя и командированы уже полки Ростовский и Каргопольский карабинерные и Шлиссельбургский пехотный, но ежели надобно будет более и получите вы отзыв о том князя Щербатова, то без всякого медления, отрядя еще из пехотных один, или сколько нужно, прикажите как можно поспешнее следовать куда от князя Щербатова назначено будет и, состоя у него в команде, приказания его исполнять со всею точностью и без всякого противоречия; дабы зло сие, когда кроткими средствами не укрощено, то силою могло быть опровержено при самом его начале».
Сосредоточив под своей командой 10 тысяч солдат, князь Щербатов той же зимой перешел в наступление. Оказавшись перед лицом такой крупной, хорошо вооруженной армии, вел которую опытный генерал, многие казаки засомневались. Зажиточные станичники покинули Рубцова и бежали в ранее замиренные станицы. Сам есаул пытался организовать эффективную оборону, но силы были слишком не равны. Щербатов умело маневрировал, ему удалось блокировать восставших в отдельных станицах, не дать казакам объединить силы, а затем взять мятежные селения по отдельности. После падения Есауловской станицы готовые к решительной обороне пятиизбянские и верхнечирские казаки сложили оружие.
Утром 11 августа 1794 года у пороховой казны (арсенала) Черкасска было очень людно. Столпившиеся казаки с волнением чего-то ждали. Особняком держалась группа мужчин в расшитых золотом мундирах, сопровождаемая внушительной охраной. Человек в центре принимал поздравления и выслушивал славословия в свой адрес. Было видно, что он вдоволь насытился подобными речами, а потому отвечал кратко, а чаще безмолвным кивком головы. Это был князь Алексей Щербатов — усмиритель казачьего бунта. Скоро на площадь вывели связанного человека. По толпе пробежало волнение, именно ради него все собрались. Это был есаул Иван Рубцов — государственный преступник и изменник, вина которого заключалась в том, что он хотел жить свободным донским казаком. В руках палача засвистел кнут. 251 удар достался Рубцову, а после его заклеймили. Есаул потерял сознание и умер в тот же день около полуночи.
Донские казаки отправились служить на Кубань.
ПЛЕННИКИВесной 1841 года донской казак Николай Усачев ехал из Екатеринодара в Новочеркасск. В станице Мечетинской он зашел навестить дальних родственников. Начались расспросы. Усачеву было что рассказать. Усевшись за столом поудобнее, он поведал историю своего черкесского плена.
Промозглым ноябрьским вечером 1840 года казак Усачев пошел на Кубань напоить лошадь, а заодно и посмотреть расставленные рыбные сети. Было очень тихо, только казачий конь жадно глотал речную воду. Усачев подумал о доме, посмотрел на Кубань, которая так не похожа на родной Дон. Казаку стукнуло уже тридцать пять лет, он навоевался. Бесконечные стычки с горцами вкупе с однообразием линейной службы могли вогнать в уныние кого угодно.
Черкесов было трое. Внезапно наскочив на задумавшегося донца, они ловко скрутили его, не дав опомниться, — и вот он уже пленник. Казаку завязали глаза и увезли в горы. Через несколько
