В течение всего этого времени я находился в возбужденном нервном состоянии или был тупо безразличен. В эту ночь мой мозг, подкрепленный пищей, снова прояснился, и я начал логически мыслить.
Меня интересовали три вещи: смерть викария, местопребывание марсиан и участь моей жены. О викарии я вспоминал без всякого чувства ужаса или угрызения совести; я смотрел на его смерть как на свершившийся факт, о котором неприятно вспоминать, но никаких угрызений совести я не чувствовал. Тогда, как и теперь, я считал, что шаг за шагом я был принужден к этому роковому удару, поскольку был слепым орудием неизбежных сложившихся обстоятельств. Я не осуждал себя, но воспоминание об этом преследовало меня. В тишине ночи я припоминал все подробности наших разговоров с момента нашей встречи. Он склонился надо мной и, не обращая внимания на мою жажду, указывал на огонь и дым среди развалин Уэйбриджа. Мы были слишком различны, но случай свел нас вместе. Если бы я мог предвидеть финал, то оставил бы его в Холлифорде. Но я не предвидел; преступлением было бы, если бы я предвидел и не сделал этого. Я передал все как было. Свидетелей нет – я мог бы утаить это, но я рассказал обо всем; пусть сам читатель думает что хочет.
Когда наконец я освободился от мерещившегося мне распростертого тела, передо мной встал вопрос о марсианах и моей жене. Что касается первого вопроса, у меня не было никаких данных. Я мог предполагать что угодно. Со вторым вопросом дело обстояло не лучше. И вдруг ночь показалась мне ужасной. Я сидел на постели, всматриваясь в темноту… Странная ночь. Она показалась мне еще более странной, когда на рассвете я крадучись выбрался из дома, точно крыса из своего укрытия. Эта война по крайней мере должна научить нас жалости к тем лишенным разума существам, которые должны сносить наше господство.
Утро было ясное. Восток розовел и клубился золотыми облачками. По дороге с вершины Путни-Хилла к Уимблдону виднелись следы того потока паники, который устремился отсюда к Лондону в ночь на понедельник, после начала сражения с марсианами: двухколесная ручная тележка с надписью «Томас Лоб, зеленщик, Нью-Молден», со сломанным колесом и брошенным жестяным ящиком, чья-то соломенная шляпа, затоптанная в затвердевшую теперь грязь, а на вершине Вест-Хилла – осколки разбитого стекла со следами крови. Я шел медленно, не зная, что предпринять. Я думал пойти в Летерхэд, хотя и знал, что меньше всего было шансов отыскать жену там. Конечно, если только смерть не настигла моих родственников внезапно, то они бежали оттуда вместе с ней; но мне казалось, что там я мог бы разузнать, куда бежали жители Суррея. Я хотел найти жену, но не знал, как мне найти ее; беспокоился о ней и о всем человечестве. Я понимал, что совершенно одинок. Повернул от угла и под прикрытием деревьев и кустов пошел к обширному уимблдонскому лугу.
На темной почве выделялись желтые пятна дрока и вереска – красной травы не было видно. Я осторожно пробирался по краю открытого пространства. Взошло солнце, залив все своим живительным светом. Я наткнулся в луже под деревьями на выводок из лягушек и остановился посмотреть на них, учась у них упорству к жизни. И вдруг неожиданно повернулся, почувствовав, что за мной наблюдают, и заметив что-то спрятавшееся за кусты. Постояв, я сделал шаг к кустам, из которых высунулся человек с тесаком. Я медленно продвигался к нему. Он стоял молча, не двигаясь, и наблюдал за мной.
Подойдя ближе, я разглядел, что одежда на нем такая же грязная, как и на мне, точно его протащили по канализационной трубе.
Подойдя еще ближе, я увидел, что весь он перемазан в тине, глине и саже. Черные волосы падали ему на глаза, лицо было смуглое, грязное и осунувшееся, так что в первую минуту я не узнал его. На нижней части лица у него краснел шрам.
– Стой! – закричал он, когда я подошел к нему на расстояние десяти ярдов.
Я остановился. Голос у него был хриплый.
– Откуда вы идете? – спросил он.
Я молча наблюдал за ним.
– Я иду из Мортлека, – ответил я. – Меня засыпало около ямы, которую марсиане вырыли возле своего цилиндра. Я выбрался оттуда и спасся.
– Тут мало пищи, – сказал он. – Это моя земля, весь этот холм до реки, до Клейхэма и до края луга. Пищи тут найдется только на одного. Куда вы идете?
Я ответил не сразу.
– Не знаю, – сказал я, – я просидел в развалинах разрушенного дома тринадцать или четырнадцать дней. Я не знаю, что случилось за это время.
Он посмотрел на маня недоверчиво, выражение его лица немного смягчилось.
– Я не хочу оставаться тут, – сказал я, – я думаю идти в Летерхэд – там моя жена.
Он показал на меня пальцем.
– Это вы, – спросил он, – человек из Уокинга? Так вас не убили под Уэйбриджем?
Я тоже узнал его.
– Вы тот артиллерист, который заходил в мой сад?
– Здоро́во, – сказал он. – Нам повезло обоим, не правда ли?
Он протянул мне руку, которую я пожал.
– Я прополз по сточной трубе, – продолжал он. – Они не всех перебили. Когда они ушли, я по полям пробрался к Уолтону. Но… не прошло и шестнадцати дней, а ваши волосы поседели. – Вдруг он тревожно оглянулся через плечо. – Это только грач, – сказал он. – Теперь замечаешь даже тень от птиц. Это место открытое, заберемся в кусты и потолкуем.
– Видели вы марсиан? – спросил я. – С тех пор как я выбрался…
– Они ушли к Лондону, – перебил он. – Я думаю, они там разбили лагерь побольше. Ночью раз по дороге к Хэмпстеду по всему небу светило зарево. Точно от большого города. И в зареве двигались их тени. При дневном же свете их не было видно. Но ближе… Я не видел их… – Он сосчитал по пальцам. – Пять дней… Потом я видел, как двое из них тащили что-то большое к Хеммерслиту. А позапрошлую ночь… – Он остановился и многозначительно добавил: – Опять появилось зарево, да в воздухе что-то носилось. Я думаю, они построили летательную машину и пробовали летать.
Я оперся руками и коленями, мы поползли к кустам.
– Летать?
– Да, – сказал он, – летать.
Я прополз дальше до небольшого возвышения и сел.
– Значит, с человечеством покончено… – сказал я. – Если они могут летать, они просто пролетят над всей землей…
Он кивнул головой.
– Они полетят. Здесь тогда станет чуточку легче. Да, впрочем… – Он посмотрел на меня. – Разве не видите, что наши дела плохи. Я в этом убежден. Мы уничтожены… Разбиты…
Я взглянул на него. Как это ни странно, мне не
